Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Комиссар поморщился, но, пробормотав себе под нос какую-то ругань по адресу немцев, велел всем нам идти, в том числе и Крюгеру, от которого, как мы уже знали, он получал не раз подарки за провоз контрабанды.
Но с Крюгером он пошел сзади и, отстав, о чем-то говорил некоторое время вполголоса.
Первой моей мыслью было, конечно, отыскание способа, как бы незаметно уничтожить письмо Веры. Я опустил в карман своего пальто левую руку и беззаботно обратился к идущему слева от меня полицейскому:
— Вы давно здесь служите?
— Два года.
— А тяжела служба?
— Да, нелегка...
Отвлекши таким образом его внимание от моей руки и действуя в кармане одними пальцами, я оторвал от письма кусок и свернул его в плотный шарик величиною с орех. Вынув потом руку вместе с ним и со своим носовым платком, я сделал вид что вытираю нос, а тем временем просунул шарик себе в рот. Но я чуть не подавился, проглотив его. Совершенно сухой, он едва-едва продрался в мое горло и словно проскреб его до самого желудка.
Смельский, услышав мой разговор с полицейским, сейчас же подбежал ко мне, оставив сзади Крюгера.
— О чем вы говорите?
— Да о трудности вашей службы.
— Да-с, нелегка, и скажу: опасна-с! — ответил он.
— А я вот и без нее простудился! — заметил я. — Совсем не могу дышать без боли!
И вновь поднеся платок к своему носу, я принял новый комок бумаги, но проглотил его уже не сразу, как первый, а предварительно покатав языком во рту, и он, влажный, легче пошел через мое горло.
Я сам удивился, как легко я сделал все это. Я никогда не занимался фокусами, никогда не играл ролей в жизни, всегда старался казаться тем, что я есть, а между тем, как только нужда наступила мне на ногу, я вдруг получил способность действовать, как самый завзятый фокусник! Я шел с ними особенно развязно, а в тот миг, когда нужно было действовать незаметно, я быстро взбрасывал глазами на какой-либо отдаленный предмет, и все мои окружающие смотрели туда же, упуская на нужное мгновение из вида мою руку, в которой именно и заключался для них действительный интерес.
Откуда все это бралось? По какой интуиции?
Я сам не могу ответить на подобный вопрос! Велики и таинственны ресурсы человеческой души, и часто сам не знаешь, откуда появляются способности к тому или иному непривычному делу как раз в нужное мгновение, когда все внутренние струны напряжены!
С последним прошедшим внутрь меня глотком сухой бумаги огромная тяжесть, лежавшая свинцовым комом на моей душе, как будто свалилась с нее. Мне стало вдруг так легко!
«Как бы теперь вырваться самому, уведя с собой и товарища?» — мелькнула у меня мысль.
Кругом было поле. Далеко ли граница, я не знал. Я вынул из жилетного кармана мои часы, в циферблат которых еще со времени моего детства был вделан маленький компасик, и попробовал узнать по нему страны света, потому что граница, как я знал из географии, должна была лежать прямо к западу от нас, а без компаса нельзя было узнать, где запад, так как никаких признаков солнца не было видно за сплошными серыми слоями туч. Однако компас мой долго не устанавливался от колебания на ходу, и я только приблизительно мог отметить нужное мне направление, а смотреть долго было неудобно. Глаза всех моих спутников тоже уставились на мои часы.
«А как быть с Саблиным? — пришло мне в голову. — Если я побегу назад, отстреливаясь от их погони, то что будет делать он, безоружный? Ведь за меня отомстят на суде ему как соучастнику! Да мы с ним даже и не сговаривались бежать в случае ареста! Нет! — решил я. — Раз самое главное сделано, письмо уничтожено, попробуем оба стоять на том, что мы немцы, и требовать нашего освобождения или обратной высылки за границу!»
Это решение сразу успокоило меня. Убить для своего спасения несколько человек казалось мне ужасным. «Отдамся же, — подумал я, — на волю судьбы! Попробую выпутаться изворотливостью».
Но для изворотливости в данном случае оказалось одно большое неудобство: нас было двое. Опытные в подобных делах полицейские крючки сейчас же нас разъединили, а мы, новички и притом выбравшие этот более дешевый способ перехода русской границы экспромтом, не догадались сговориться на такой случай...
Меня ввели в отдельную комнату, Саблина — в другую. В первый момент мне даже не приходило в голову, что это была разлука на много лет. Иначе как утерпели бы мы не броситься тут же на шею друг другу! Но мы здесь расстались как будто на минуту. Меня оставили одного, усадив на стул, под стражей четырех полицейских, не спускавших с меня глаз, и все ушли к Саблину, как к более важному, потому что он был на шесть лет старше меня, а это при нашем возрасте составляло огромную разницу. Я имел тогда совсем юношеский вид, Саблин же обладал внешностью солидного человека, и все внимание сначала направилось на него.
Прошли томительные полчаса. Затем Смельский в сопровождении какого-то писца с чернилами вновь явился ко мне.
— Так вы сказали, что вы русский? — быстро и громко спросил он меня, становясь вплотную передо мною.
— Когда? Я говорил, что я немец.
— Нет! Вы сказали — русский, когда мы с вами шли сюда! Не будете же вы отрекаться от своих собственных слов?!
— Но как же я мог сказать: русский, когда я немец?
Мы с минуту молча стояли, смотря в лицо друг другу.
«Какие же, однако, элементарные приемы сбиванья! — пришло мне в голову. — Неужели простые контрабандисты и уголовные, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор, так глупы, что этот дутый апломб их сбивает?»
— Но вы же сами говорили мне! — явно не зная, что еще придумать, воскликнул он вновь с плохо сделанным негодованием. — И как не стыдно запираться! Да и ваш товарищ уже сознался, что он русский. Как его фамилия? Я забыл... Он только что сказал!
Я молча пожал плечами.