Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)
Шрифт:
Люди постепенно двигались вдоль котловины, перенося свои стоянки выше по реке. Позади, за спиной, оставался мертвый лес, высохшие, лишенные листвы и хвои деревья, поблекшая, почерневшая трава.
В пустоты, образовавшиеся на месте выгоревшего угля, проваливалась, оседала земля.
Обитатели котловины жили в тревожной обстановке обвалов, оползней, местных землетрясений. Пейзаж вокруг то и дело менялся. Однажды летом обвал перегородил реку и несколько чумов оказались в воде. В другой раз большой участок почвы с березовой рощей сполз с горы.
Оазис разрушался на глазах.
Так же неутешительны были наблюдения над фауной котловины.
Год от года все меньше гусей, куропаток, чаек прилетало сюда. Инстинкт не обманывал перелетных птиц. Они чувствовали: тут происходит что-то тревожное, опасное.
Покидали неблагополучные места и животные. Случалось, что даже Нырта возвращался домой без добычи, с пустыми руками.
Весной 1934 года Петр Арианович отметил в своем дневнике, что в котловине совершенно пропал заяц, а год спустя ему довелось наблюдать большое переселение пеструшек. Он удил рыбу с Кеюльканом и вдруг увидел странную процессию. Пеструшки шли по узкой закраине противоположного берега. Трудно было определить на глаз число, во всяком случае, их было не менее нескольких сотен.
Они не обратили на рыболовов никакого внимания, хотя река здесь не особенно широка. Тундровые мыши двигались сомкнутым строем. Задние напирали на передних, теснили их, даже пытались взобраться им на спины.
Можно было не сомневаться в том, что где-нибудь из-за скал высовываются настороженные острые ушки и поблескивают бусинки внимательных черных глаз. Где пеструшки, там и песцы!
Песцы следом за пеструшками уходили обратно в тундру…
Петр Арианович подробно записал в дневник о своей встрече с пеструшками, чуть пониже записи об очередном оползне. Оба факта были связаны между собой.
Да, все живое уходило из котловины! Только люди оставались здесь, прикованные к горам какими-то невидимыми цепями, и Петр Арианович не мог разорвать эти цепи.
Нужна была помощь великой, могучей, новой России, которая сейчас называлась СССР. Только оттуда, с юга, из-за перевалов, со стороны тундры могло прийти спасение!
Но оно не шло.
С тем большим упорством пытался Ветлугин связаться с Россией. Каждую весну он посылал уже не по одному письму в древесном «конверте», а по пять-шесть писем, в которых кратко излагал суть событий.
Ответа на письма не было.
Иногда Петру Ариановичу казалось, что он никогда не выберется из «заколдованного» леса и погибнет здесь вместе с населяющими котловину «детьми солнца».
Но ведь записи его найдут? Рано или поздно русские путешественники придут в горы Бырранга и наткнутся на остатки оазиса.
Что ж, и в горах Бырранга он, Ветлугин, был на посту. Он выполнит свой долг до конца. Сделает все, что в его силах: будет продолжать изучение диковинного мирка, куда его забросила судьба, и суммирует свои многолетние наблюдения для науки.
«Лишь бы мои наблюдения сохранились, дошли, — записывал в дневник Петр Арианович. — Пусть другой русский ученый продолжит историю обитателей котловины. Он будет трудиться в более благоприятной для научной работы обстановке — в уютном кабинете, с окнами, завешенными тяжелыми шторами, у лампы под зеленым абажуром, за столом, заваленным толстыми справочниками…»
Весь Петр Арианович был в этих строках!
«Мне достаточно, — продолжал он, — если имя мое будет упомянуто где-нибудь в сноске, в комментариях, в списке источников. В этом мое честолюбие. Для меня важно, чтобы труд мой не пропал даром. Важно, чтобы о найденном оазисе, а также о «детях солнца» узнала отечественная наука. Ведь это часть истории моей родины, мысль о славе и благоденствии которой всегда поддерживала и поддерживает меня в моих несчастьях.
Слава — солнце мертвых? Нет, по-честному, не думаю о славе. Жизнь — это движение, развитие, и в науке это видно наиболее ясно. Тянется в веках длинная, нескончаемо длинная цепь, и я лишь одно из звеньев цепи.
В этой мысли черпаю бодрость и удовлетворение.
Существование человека непрочно, человек смертен… Что из того? Пусть же продлится жизнь идеи!…»
Темная стихия суеверий и предрассудков — стихия Хытындо — напомнила о себе неожиданно, самым трагическим для него образом.
Зимой 1937 года Петр Арианович собирался было к перевалам — проверить, до какой отметки спустился снег с гребня, проверял это ежегодно.
Однако на этот раз он сомневался: стоит ли идти? Заболела Сойтынэ. Лицо ее горело, губы запеклись, пульс был учащен. («Дети солнца», жившие в постоянной сырости, часто болели лихорадкой.)
Петр Арианович применил обычные домашние средства: положил на лоб больной холодный компресс, дал жаропонижающий отвар.
К утру Сойтынэ почувствовала себя лучше. Зная, как важно для Петра Ариановича побывать на перевале в разгар зимы, она стала упрашивать его идти туда без промедления. К просьбам ее присоединился и Кеюлькан, который должен был сопровождать географа, и, явившись в полном походном снаряжении, нетерпеливо переминался с ноги на ногу у порога ветлугинского жилища.
Для того чтобы показать, что она чувствует себя хорошо, Сойтынэ села на своем ложе и пропела напутственную песню.
Фано, оставшаяся с сольной, успокоительно кивала.
И Петр Арианович ушел, унося в памяти любящий взгляд Сойтынэ.
В пути они задержались с Кеюльканом дольше, чем предполагали, — отсутствовали не два дня, а четыре.
Спускаясь к стойбищу, путники услышали высокий, нестерпимо высокий вопль. К пронзительному женскому голосу присоединились другие женские голоса. Это был традиционный погребальный плач.
Петр Арианович заковылял быстрее, почти побежал. Предчувствие несчастья стиснуло ему сердце.
Поддерживаемый Кеюльканом, он пересек стойбище. У его жилища стояли люди. Они расступились, давая ему дорогу. Вопленицы выжидательно смолкли.
Все еще не веря в несчастье, Петр Арианович переступил порог.
На голом земляном полу лежала Сойтынэ.
Почему она на полу, а не на своем ложе из оленьих шкур? Почему тело ее так вытянулось и глаза плотно закрыты?
«Ты ли это, Сойтыне?!.»