Повести. Очерки. Воспоминания

Верещагин Василий Васильевич

— Тише, душа моя, тише! Ты попадешь под лошадь! Да не беги же, Наталочка, куда ты? — успеешь!

Недалеко от своего госпиталя, на главной улице, Наташа поравнялась с дорожною повозкой, запряженною тройкой, в которой, рядом с дамою, сидел высокий брюнет с славною хохлацкою физиономией. Она узнала профессора Ликасовского и поздоровалась с ним.

— Вы едете, доктор, куда? — она слышала о каких-то неприятностях, бывших у профессора с походною военно-медицинскою администрацией, но не посмела спросить его об этих сплетнях.

— Едем вот с женою в Петербург; мне пора начинать лекции в академии. Одна часть плевненских раненых эвакуирована, другая перевязана и остается в надежных руках — пора за другую работу.

Подошедшая Надежда Ивановна объяснила предмет их розысков.

— Верховцев, — произнес профессор, как будто припоминая что-то, — кажется, он красивый блондин с бородою?

Наташа почему-то не ответила, а только кивнула головою — ей было очевидно, что профессор видел Сергея Ивановича, который был действительно блондин, с бородой и, наконец, действительно недурен собой. Даже Надежда Ивановна узнала по описанию Верховцева: хотя она никогда не находила его красивым, но ни в бороде, ни в блондинстве не могла ему отказать. Она ответила, что, должно быть, это он и есть.

— Так я вам скажу, что здесь вы его не найдете, — продолжал профессор. — Теперь я хорошо припоминаю: этот молодой человек был привезен в госпиталь в самую горячку; я его наскоро осмотрел, перевязал и так как у нас в офицерской палате решительно не было места, да и в других госпиталях то же самое, то велел направить его в Бухарест, в больницу Бранковано. Румынское правительство распорядилось отвести сто коек для наших раненых офицеров: там удобно, чисто, просторно, и ему будет спокойно. Не знал я, что вы принимаете участие в нем, иначе, конечно, уведомил бы вас, и вместе-то мы, пожалуй, нашли бы ему койку здесь в Систове.

— А перенесет он переезд?

— Думаю, да; доктор, сопровождавший их партию из Булгарени, припоминаю, передал мне, что молодой человек часто находился в забытьи, но в промежутках сознания охотно ел и пил, а это хороший знак, как вам известно. Лихорадки у него не было, и я думаю, что при этих условиях ему лучше было рискнуть переездом, чем оставаться в здешней тесноте и заразе… Постойте, постойте, — добавил доктор, — я был в таких хлопотах, что и не сообразил хорошо: помнится, мне говорили, что этот молодой человек статский, волонтер, — не тот ли это литератор, увлекшийся храбростью Скобелева и променявший перо на штык?.. — профессор не окончил, потому что девушка покраснела до корней волос.

— Да, это он, — выговорила она.

— Так я вдвойне сожалею, что не успел лучше заняться им. Обещаю проездом через Бухарест навестить его в Бранковано и известить вас о том, в каком он теперь положении.

— Мы, может быть, сами поедем туда, — сказала быстро девушка и опять сконфузилась, — не правда ли, тетя? — обратилась она к Надежде Ивановне.

— Ну, если так, — протянул профессор, улыбаясь на смущение хорошенькой «сестрицы», — если вы сами поедете, то, наверное, вылечите его… Покамест прощайте! Как же, как же, теперь припоминаю; мы ведь много слышали о нем, это наша слава, наша гордость, непременно повидаю его и посмотрю рану; она, признаюсь, тогда казалась мне не очень тяжелою, так что вы можете быть спокойны. Прощайте, если будете в Петербурге, милости прошу к нам в гости; в академии вам скажут наш адрес.

То же приглашение повторила и отъезжавшая жена профессора, после чего повозка запрыгала по убийственной мостовой, увозя «на север хладный и угрюмый» много поработавшего профессора, а «сестрицы» молча поплелись в госпиталь, каждая под впечатлением собственных мыслей: Наталочка с сознанием необходимости во что бы то ни стало уехать в Бухарест «выхаживать» Сергея Ивановича, для чего надобно было: во-первых, уговорить Надежду Ивановну, а во-вторых, покинуть больных — и то, и другое казалось тяжело и совестно; Надежда Ивановна, с своей стороны, раздумывала о том, что все как будто сговорилось против ее привязанности и за ее антипатию: как нарочно, все вело к разлучению Наташи с Володею, даже не показавшимся на глаза, и к сближению с Верховцевым, «красивым блондином с бородою», не без досады припоминала она слова Ликасовского.

«И нужно было ему пускаться при ней в эти похвалы! „Слава“, „гордость“! Нашел кем гордиться! А тут Володя не едет… Господи боже мой, что же это такое? Правду сказано, что les absents ont toujours tort ^[30] ».

Мысль бросить всех раненых и уехать для ухода за одним, как бы он ни был «славен», возмущала ее, и она решилась противиться предстоявшим, как она знала, атакам Наталки, хотя чувствовала, что, в конце концов, уступит и уедет.

Именно так и случилось: не далее как в тот же вечер, по возвращении домой, Наташа начала доказывать необходимость съездить в Бухарест, чтобы разузнать о Сергее Ивановиче, без чего они не исполнили бы обязанности доброго знакомства. Она говорила без своей обыкновенной шаловливости, серьезно, нервно, с дрожанием нижней губы, что всегда служило знаком решимости отстоять свою мысль слезами.

30

отсутствующий всегда виноват (фр.).

— Если вы, тетя, не хотите ехать, то оставайтесь здесь, отпустите меня с кем-нибудь, я все разузнаю и сейчас ворочусь, — серьезно закончила Наташа свою мысль.

Готовая на что угодно другое, только не на это, Надежда Ивановна едва дала и договорить ей:

— Что ты, что ты, душа моя? Да мыслимое ли это дело, чтоб я отпустила тебя одну? Уж если ехать, так поедем вместе.

— Поскорее же, тетя! Когда мы выедем?

— А вот, душа моя, сначала поговорим с Федором Ивановичем, — не очень-то он будет доволен этим сюрпризом, — потом и поедем.

В самом деле, Федор Иванович был очень огорчен, когда узнал о намерении «сестер» ехать в Бухарест, даже и для дела ухода за родственником, как они сказали ему.

В первую минуту он просто растерялся и только повторял: «Да меня-то на кого же вы покидаете?» Потом попробовал уговаривать, но увидевши, что решение их непреклонно, не утерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: «Вот они, волонтеры-то, вздумали — приехали, вздумали — уехали!» Однако он скоро выхлопотал себе двух сестер милосердия из недавно прибывших, взамен отъезжавших, так что через несколько дней обиход больных и все, что лежало на руках Надежды Ивановны, было сдано все до мелочей и в полной исправности.

Тетушка особенно настаивала на этом последнем, несмотря на нетерпение Наташи, сделавшейся крайне нервною за последнее время и даже всплакнувшей от неотвязной мысли о том, что Сергей Иванович умрет на чужих руках и ей, «ученице» и, как она теперь была уверена, «другу» его, не удастся ни помочь ему, ни хоть закрыть глаза.

— Мы не могли так сбежать, как ты хотела, душа моя, — говорила тетка, когда они выезжали из Систова, — ведь, право, могли подумать со стороны, что мы здесь задолжали или сделали что-нибудь дурное и что за нами гонятся по пятам. Не умрет Сергей Иванович, если ему не определено. Помни, что все мы под богом ходим и что волос не спадет с головы нашей без воли его!