Повести. Пьесы
Шрифт:
Мужчина был не стар, но почти лыс, с холодными наглыми глазами. Глаза Алевтину насторожили, но забирать назад кольцо было поздно.
— Ясно, — сказал оценщик и зачем-то качнул мизинцем весы с маленькими чашечками. — За сколько хотите положить?
— Ну, не знаю… — замялась Алевтина. Она вдруг заметила, что за ее плечом стоит и смотрит на оценщика собеседник из очереди. — Не знаю, — повторила она. — Если бы современное, а то старинное…
— За триста можем попробовать…
— Триста? — Алевтина не поняла — то ли он оговорился, то ли она ослышалась.
— Ну, триста тридцать, — набавил лысый оценщик, — лежать
Алевтина задохнулась от возмущения. Жулик? Дурак? Или ее считает за дуру?
— Интересная цена, — громко сказала она. — Старинное кольцо с изумрудом — триста рублей. У вас там такой же камень лежит за пять тысяч, а этот — триста!
— Валя! — позвал оценщик.
Женщина, сидевшая за другой стойкой, не торопясь подошла.
— Ну-ка глянь.
Та посмотрела в лупу.
— Хризопраз, — сказала она и пошла к своему месту.
— Хризопраз, — повторил оценщик, и в наглых его глазах мелькнуло нечто вроде сочувствия, — тоже зелененький, тоже симпатичный, но стекло не режет. Так что носите и получайте удовольствие.
— Да нет, не может быть, — беспомощно и глупо забормотала Алевтина, — я же не выдумала, мне его бабушка подарила. Старинная вещь…
— А вы думаете, в старину не врали?
Алевтина молча схватила кольцо, не смогла надеть на палец и, зажав в кулаке, выскочила из комнаты. На улице, торопливо бросилась за угол и, лицом к стене, зарыдала. За что, билось у нее в голове, ну за что? Было так стыдно, что она почти не чувствовала страха. Хотя какая-то клеточка в мозгу уже знала, что самое ужасное не этот стыд, а неотвратимый будущий ужас.
— Зачем плачешь? — укорили за спиной с уже знакомым акцентом. — Народ сейчас такой, много нечестных. Сын мед купил на рынке, красивый мед, десять рублей кило. Две недели постоял — половина сахар! Много нечестных.
Она повернулась к южному гражданину, и вцепившись ногтями в его пиджак, сглатывая слезы, стала убеждать, что вещь от бабушки, старинная…
— Красивая вещь, — сказал тот, — старинная, сразу видно. Жаль, не бриллиант, я бы купил…
Алевтина не поленилась, съездила на такси через весь город в другую комиссионку, после чего нелепость окончательно стала фактом.
Из дому она сразу позвонила Илье. Голосом к этому времени она уже владела.
* * *
— Ну что, Илюшенька, — проговорила бодро, — не рано звоню?
Он сказал, что немножко рано.
— Не успел еще? — с надеждой спросила она.
— Почему не успел, все успел. В понедельник решение обещали.
— Ой, не слышно ничего, перезвоню, — нашлась Алевтина, нажала на рычаг и положила трубку рядом с телефоном, чтобы он сам не перезвонил. После чего легла на диван и лежала час почти неподвижно. Больше всего хотелось хватануть пару таблеток снотворного, чтобы хоть на сутки избавиться от всего. Или сразу пачку, чтобы вообще избавиться от всего. Или с ревом, с истерикой все вывалить дочке и бывшему мужу, этой злобной маленькой сучке и ее папаше, и пусть выпутываются как хотят, она не может больше, она брошенная баба, и не обязана думать о них, пусть думают о ней…
Пришла Варька, зажгла свет в коридоре, еще с порога заметила непорядок:
— Мать, ты что, у тебя же трубка валяется!
Алевтина что-то буркнула, притворяясь сонной. Варька положила трубку на рычаг. Телефон зазвонил почти мгновенно. Варька отозвалась, сунула трубку Алевтине и пошла к себе.
Звонила дурища Зинка, ей срочно нужна была сотня — очень своевременная идея! Ее предпоследний любовник, алкаш и ничтожество, ехал в дом отдыха на Валдай, по этому случаю стрельнул у Зинки двадцатку и предложил посреди срока завалиться к нему дня на четыре.
Тут все было ясно, слава Богу, не в первый раз. В доме отдыха этот подонок, конечно же, сразу запьет, к середине срока, поистратившись, малость протрезвеет, потянет на бабу, и тут Зинка окажется вполне кстати. А поскольку приезжать к нему полагалось с гостинцами, дурище требовались деньги не только на дорогу, но и на коньяк любимому человеку, потому что вкус у этого мерзавца был аристократический.
Говорить про все это не хотелось, сто раз говорено, и Алевтина лишь ответила сухо, что денег у нее нет. Зинка тут же виновато затараторила, что про долг помнит и непременно отдаст, но вот если бы сейчас удалось где-то достать… Алевтина наорала на нее, едко заметив, что деньги порядочные люди не достают, а зарабатывают. Зинка, привыкшая к подругиным выговорам, не обиделась и продолжала нудить, что Алевтина, конечно, права, но деньги хорошо бы достать.
Этот маленький скандал сыграл свою положительную роль: разрядившись на подруге, Алевтина немного успокоилась.
Прежде всего, она поняла, что Варьке ничего говорить не станет: еще не хватало в глазах дочери выглядеть жалкой идиоткой, перехитрившей саму себя. Да и что толку, если скажет? Оставить все как есть, Димка с соплюхой где-то, она с Варькой тут? Пока можно. Но — надолго ли? Две бабы, потому что и Варька уже баба, нечего себя утешать, нормальная баба, молодая и агрессивная, которой тоже хочется хозяйничать в собственном гнезде. А если приведет мужика? И не если, а приведет, не будет же она бесконечно довольствоваться случайными койками. Так что все равно разъезжаться, не сейчас, так через год или два. А кто гарантирует, что через год будет пусть не идеальный, а хоть сколько-нибудь приличный вариант?
Она вяло ругнула про себя Мигунова, понтярщик проклятый, принципы у него, не мог уж дать в долг… Но тут же выкинула этот вариант из головы: надо думать не о том, что пролетело, как фанера над Парижем, а о том, что делать сейчас.
Еще с училищных времен у Алевтины была любимая сказка про двух лягушек, свалившихся в горшок со сметаной. Одна из них сразу поняла, что выбраться не удастся, сложила лапки и пошла ко дну. А вторая дрыгалась всю ночь, к утру сбила сметану в масло и, оттолкнувшись от твердой поверхности, выскочила на свободу. Алевтина всегда гордилась, что она из вторых лягушек.
Первое, в чем она себя довольно легко убедила, — что панику поднимать рано. Деньги нужны через два месяца. Где два, там и три, там и три с половиной. А вот больше нельзя, тут и рассчитывать нечего…
Достать. Эта дурища говорит — достать. Но где? И из каких шишей потом отдавать? Спекулировать? Чем? Воровать? Слава богу, воровкой никогда не была, в сорок лет начинать поздно.
Зарплата — это на жизнь. Гроши. Если какая сотня сэкономится, не спасет.
Илюшкина халтура — это уже что-то. Даже очень что-то. Если все получится и номер вставят в программу, за три месяца выйдет рублей шестьсот. Деньги!