Повести. Рассказы
Шрифт:
— Я, — говорит Петр Иванович, — от вас и живу-то не особенно далеко — из Алешина я…
Тогда Макар Петрович вскочил и спросил:
— Из Алешина?
— Из Алешина.
— Из «Чапаева»?
— Из «Чапаева».
— Это у вас по семь рублей и по три кило на трудодень? — продолжал Макар Петрович.
— У нас.
Все притихли, затаив дыхание, и слушали вопросы Макара Петровича и ответы Петра Ивановича.
— Значит, я понимаю так: если на мои трудодни вместе с Сергевной получить так, то выходит без малого десять тысяч.
Телегин согласился с этим и подтвердил, что в колхозе имени Чапаева так
— Слышь, Пал Ефимыч? — спросил Макар Петрович. — А ты — колодезь во дворе! — Последние слова он сказал тихо — одному соседу, забыв вгорячах ссору.
Только Павел Ефимыч его уже не слушал, а встал сам и задал вопрос так:
— Как ты понимаешь, Петр Иванович, сентябрьский Пленум?
— Очень уж вопрос большой — сразу и не ответишь, — улыбнулся Телегин.
— Я уточню, — сказал Птахин. — Как ты понимаешь сентябрьский Пленум по вопросу скота у колхозников?
— А-а! Догадался, о чем речь. — Он чуть подумал в общей тишине, а Макар Петрович и Павел Ефимыч даже привстали от напряженного ожидания. — Главное в том, чтобы улучшить жизнь колхозников.
— Правильно! — перебил его Птахин.
— Постойте минутку. Я попросту вам скажу: у нас в «Чапаеве» девяносто процентов своего дохода колхозник получает от колхоза… Наши личные интересы там зависят от колхоза и отчасти от своего хозяйства. Богаче колхоз — мы богаче, беднее колхоз — мы беднее. Так и сентябрьский Пленум надо понимать: сделать все колхозы богатыми. Если же разводить скот в одном только личном своем хозяйстве, то это будет извращение решений партии.
— Очень правильно! — сказал теперь Макар Петрович. — Это соответствует действительности.
А Птахин задумался. Он опустил голову и молчал. Макар Петрович тихонько толкнул его локтем и сказал, указывая кивком на трибуну, где стоял Телегин:
— Человек! А?
Павел Ефимыч промолчал.
Через некоторое время Макар Петрович, вытирая пот со лба, произнес:
— Духота!
— Духота, — ответил, как эхо, Павел Ефимыч. А это все равно, что промолчал, и даже хуже.
Макар Петрович слушал, следил за всякими предложениями и высказываниями, но оттого, что сосед не пожелал разговаривать с ним, он внутренне начинал горячиться. «Молчит, — думал он, — и разговаривать не хочет, чертов Помидор». А Павел Ефимыч тоже думал: «Лезет с разговорами, Горчица».
Уже после того как проголосовали за Телегина и он поблагодарил за доверие, Макар Петрович вышел прямо на сцену. Он стал перед столом президиума, но обратился к. новому председателю:
— Петр Иванович! Управляй нами правильно. — Он с секунду помолчал, подыскивая слова. Знал Макар Петрович, что слова эти должны быть важные, что они должны быть сильнее самой длинной речи, поэтому и приостановился чуточку, обдумывая. — Будешь управлять, как диктует партия, — мы тебя на руках будем носить. Не будешь так — прогоним. Прямо говорю: прогоним. Ты требуй от нас, требуй, пожалуйста, но… имей к нам уважение. Плохо у нас было. Ведь до чего дошло: пута — несчастного — пута — не могли добыть. Понимаешь, пута! На одной-единственной корове рекорды делали. Учти, Петр Иванович, скотина рогатая у нас гиблая, а такие колхознички, как Пал Ефимыч Птахин, собираются разводить ее не в колхозе, а у себя во дворе. — Как и всегда; Макар не выдержал долгой речи, смешался и совсем тихо сказал: — Должен ты понимать: были «сорокакопеешные»,
— Есть, — ответил Петр Иванович не задумываясь.
— Тогда все! — И Макар Петрович под бурные аплодисменты сошел со сцены.
С собрания соседи вышли каждый сам по себе. Макар Петрович пошел вдоль одной стены, а Павел Ефимыч пересек зал и пошел вдоль другой. Но опять же — вот ведь штука! — в дверях они столкнулись вместе. Тут уж назад не пойдешь — надо вперед. Пошуршали они кожухами друг о друга и вышли на улицу. Волей-неволей некоторое время шли рядом. Идут и молчат.
— Луна-то, — наконец сказал первым Макар Петрович.
— Луна, — отозвался Пал Ефимыч.
— На мороз, надо быть.
— На мороз.
Идут и молчат снова.
— Снегу-то нынче — ого-го! К урожаю, — произнес Макар Петрович.
— К урожаю, — все так же угрюмо откликнулся Павел Ефимыч.
Нет настоящего разговора, да и только. Далеко зашла <;сора. Трудно жить молча, когда прожил рядом с человеком всю жизнь. Очень трудно. Оба чувствовали это. Но куда денешься от неприязни, если она есть!
«Значит, далеко разошлись», — подумал Макар Петрович.
«Как и не соседи», — подумал Павел Ефимыч и вдруг решительно направился на другую сторону улицы.
Макар Петрович постоял, постоял, посмотрел соседу в спину, дождался того, как он пересек улицу, и пошел своей тропой.
Так они и шли домой: на одной стороне улицы хрустят по снегу сапоги Макара Петровича, а на другой — валенки Павла Ефимыча. Сапоги хрустят гулко, со звонким скрипом, я звук ударяет о стены хат хлестко, по-хозяйски. Валенки — эти похрустывают с шепотком, намного тише сапог.
Хр-р-руст, хр-р-руст! — слышится с одной стороны.
Хр-р-ристь, хр-ристь! — доносится с другой.
По этому звуку в зимнюю ночь соседи узнали бы друг друга за полкилометра и в былое время заскрипели бы навстречу. А теперь… Кто ж знает, как оно будет у них теперь!
А ведь все началось с коровы…
МИТРИЧ
На стене висит охотничье ружье.
Бывает так: посмотришь на ружье и что-то вспомнишь. И потекут мысли в прошлое. Всплывают в памяти мягкие вечера в августовском лесу, окружающем осоковое озеро, утренние зори весны, ласковая осень с золотисто-желтым ковром листьев или бодрый, как юность, беззаботно-веселый солнечный зимний день первой пороши. Многое вспоминается. И везде ты проходишь не один. Кто-то встает в памяти среди этого прекрасного, родного и любимого.
А отлетающие журавли! Они напоминают почему-то о прожитых днях. И так хочется лететь с ними! Но когда услышишь первую трель скворца или жаворонка, не хочется никуда улетать — ты стоишь и с замиранием сердца слушаешь. Слушаешь дыхание родных просторов, слушаешь и биение своего сердца и тот же крик журавлей, вернувшихся снова. Они вернулись! И журавлиная песнь уже не кажется такой печальной, как осенью. Нет, она радует и веселит в опьяняющем весеннем смешении перезвона трелей, далекого урчания тракторов, запаха набухающих почек деревьев и ласковых «барашков» молодого тальника, примостившегося на островке половодья. Нежные эти барашки! Нежные, как мочка уха ребенка.