Повести
Шрифт:
— Неплохо бы нам заняться варкой варенья, — предложил я хозяину.
— Дров нету, посуда на свадьбу уехала, и сам не мастак, — уныло ответил тот.
— Придется самим организовать походы за ягодами, за грибами, — вздохнул я.
Сперва пошли мы с Соней за земляникой, набрали два стакана, нам захотелось пить, и мы всю добычу съели. Позднее поспела малина, но от малины сразу же пришлось отказаться, хотя росла она, как выражался хозяин, «тысячной россыпью», за семь километров, в каком-то Кузькином враге, пополам с крапивой;
Отправились мы за грибами, набрали штук двадцать сыроежек да несколько червивых подберезовиков, попали в болото, промочили ноги, вдобавок пошел дождь, и мы пришли домой мокрые и сердитые.
Решили ждать возвращения хозяйки со свадьбы и тогда закупить все ягоды, фрукты и грибы просто на базаре и выполнить мамино поручение, хотя и неизыскательским способом.
С Мишиным поручением тоже ничего не выходило. Прослышал я о каких-то карьерах за пять километров; возможно, там были и окаменелости, и редкие минералы… Но ведь это такая даль! А жара — как в пустыне! Да и груз будет тяжеленный!…
Оставалось третье поручение — разыскать таинственный портрет.
Я, признаться, каждый день думал о портрете, но совершенно не знал, как приступить к его поискам.
— Скажите, где останавливается любецкий автобус? — решился я наконец спросить хозяина.
— А туда автобус не ходит.
— А как же нам добираться?
— Голосуйте.
— То есть как это — голосуйте?
— А так. Идите к рынку, оттуда — на шоссе, поднимайте руку, шофер затормозит, лезьте в кузов и поезжайте. Хороший город, старинный, моя родина. Много обид претерпел, пришлось уехать.
Очевидно, никогда в жизни мой хозяин не произносил столь длинного монолога. Насчет обид спросить его я постеснялся, а это голосование мне совсем не понравилось.
— А если шофер мимо проедет?
— Другого дожидайтесь.
— И что же, так до вечера то поднимать, то опускать руку? Ну нет! Я детский врач, человек самолюбивый… К тому же в кузове трясет, на дороге пыль ужасающая…
Я отказался и от третьего изыскательского поручения…
Должен признаться, мы с Соней заскучали. Подруг она так и не нашла. Два раза в день ходили мы с ней на реку; она купалась, я же предпочитал греться на бережку. Вода была чересчур холодная, да еще, того и гляди, на острый камень наткнешься…
А река? Полноводная, спокойная, словно вся в серебряных рыбьих чешуйках, она текла медленно, окаймляя широкой, блистающей на солнце дугой зеленый заливной луг; на середине дуги луг отступал, сменяясь ярко-желтой песчаной полосой — пляжем.
На противоположном берегу реки в ольховых кустах чуть виднелось устье маленького ручейка. Слева от ручья по горе спускался к реке темный сосновый бор, а справа, за узкой полосой зеленого луга, вытянулась веселая деревенька, вся в яблоневых садах.
Наш берег раскинулся широким цветущим заливным лугом. Трава была даже выше Сони. Позади заливного луга едва выступали из-за яблоневых садов золотоборские дома, дальше выстроились кирпичные корпуса текстильной фабрики…
Теперь Золотой Бор — Московской области, а раньше тут, как выражался мой угрюмый хозяин, «петух на три губернии пел». И эта широкая река, и маленький ручеек были губернскими границами.
Прошло полмесяца, и мы успели привыкнуть и к сосновому бору, и к лугу, и к реке…
Однажды, когда я шел вместе с Соней на пляж купаться, меня заинтересовала не река, залитая солнцем, а хохлатая белая курица, с громким кудахтаньем беспокойно бегавшая вдоль берега. Оказывается, ее детки — желтые утята, — к великому ужасу мамаши, весело ныряли и плавали в зарослях камыша.
Но для Сони даже курица с утятами не представляла никакого интереса… И вдруг Сонины глаза оживились. Я обернулся. К нам приближалось человек тридцать загорелых голоногих мальчиков и девочек. Сзади шагала хмурая пожилая женщина в очках на длинном крючковатом носу, а за ней шла белокурая высокая тоненькая девушка в голубом платье.
Мальчики, завидев реку, вдруг закричали, засвистали и побежали, девочки — за ними.
— Дети, тише! Куда вы торопитесь? — рассердилась женщина в очках и сама заторопилась, спотыкаясь о кочки.
Девушка в голубом побежала наперерез.
— Не сметь купаться! Не сметь купаться! Сперва занятия! — закричала девушка и принялась ловить и хватать ребят за рукава рубашек.
Громкие голоса смолкли. Кое-как девушке удалось собрать всех ребят в кучу, но садиться на траву никому не хотелось, все сбились вместе, словно куры под дождем.
Тут подоспела руководительница. Я услышал, что ребята ее звали Магдалиной Харитоновной.
— Итак, дети, сегодня мы займемся речной фауной, теми мелкими существами, которые…
Голос руководительницы напоминал звук пилы, распиливающей сучковатое полено. Соня подошла вплотную.
— В нашей реке водятся разнообразные ракообразные… — тянула Магдалина Харитоновна.
А день был такой жаркий, солнце так ярко светило, серебряная речная гладь так заманчиво искрилась на солнце!…
Соня уныло вздохнула, но вдруг в глазах ее заплясали лукавые огоньки.
Она быстро завязала косы вокруг головы, в один миг скинула тапочки, платьице и в одном купальнике — бултых в воду.
Увидев в реке девочку, два совершенно одинаковых черненьких востроносеньких мальчугана, очевидно приняв ее за свою, также прыгнули в воду.
И не успела Магдалина Харитоновна опомниться, как все ребята очутились в воде и, хохоча и визжа, забарахтались и запрыгали там.
Девушка усмехнулась, в ее больших серых глазах блеснул такой же лукавый огонек, как у Сони; она неторопливо сняла свое голубое платье и в одном купальнике вприпрыжку тоже побежала к реке.