Повести
Шрифт:
— Ребята, Наташка!.. И не побыл я с вами, почти не видел, не поговорил как следует… Ведро просила починить, так и не сделал. Наташка, что ж я?.. Как-же я теперь без вас, калеченый, изломанный? Как же теперь? Эх, судьба ты моя, судьба!.. Наташка, девки мои! Девки! И не попрощались! Мать честная!..
Поплакав, Иван вытер рукавом лицо, вздохнул и встал. Через полчаса, спрятав Петра в шалаше, Иван попрощался с кумом и решительно сказал Николаю:
— Идем.
— Куда?
— Идти надо. Нечего нам сидеть, некогда. Дело делать надо. Я не так давно тут в лесу солдат видел…
А
Будто оторвало Ивану ногу.
«Ничего, выживу, — подумал Иван. — Вторая есть».
И вторую оторвало.
«Руки есть. Можно руками драться».
Но и руки вдруг оторвало.
«Головой буду бодать! — решил Ребров. — Кусать буду, бить!»
Но и голову оторвало…
Иван очнулся, выпрямился и некоторое время недоуменно смотрел по сторонам. Приснится же такое!
«А что, если и в самом деле оторвет? — подумал Иван. — Что тогда делать буду?»
Он поднялся, одернул рубаху и сказал:
— Ничего, что-нибудь придумаю.
ОТ ПРЯМОГО И ОБРАТНОГО
Убитого нашли ребятишки.
Ранним утром, когда в сырых низинах еще слоилась тонкая белесая дымка, отправились в бор за черникой и там, возле озера, в кустах, случайно наткнулись на него.
Озеро было маленькое. Располагалось оно в глубоком провале, дорога проходила гребнем холма, будто по коньку высоченной крыши.
По берегу озера рос чахлый ольшаник, за ним топорщилась осока, и вдоль самой кромки воды, будто зеленые пенки, лежали наплывы мха. Он подсыхал и твердел только в большую жару, тогда по нему можно было ходить как по натянутому полотну. Что-то урчало под ним, а впереди и сзади поднимались горбы, и далеко в стороне вдруг начинал шевелиться какой-нибудь пожухлый прибрежный куст. Со мха, будто с плота, можно было заглянуть в воду и прямо под собой увидеть илистое дно, на нем скользкие гнилые жерди, тянущиеся к берегу, в густую пещерную темноту.
Убитый лежал недалеко от воды. Ребятишки сразу же узнали в нем страхового агента Ваньку Кудрявчика, который еще накануне вечером ходил по их деревне. Перепуганные, они бросились к дому. До деревни здесь было около километра, и все расстояние они мчались не оглядываясь.
Узнав о случившемся, колхозный бригадир и еще двое мужиков пошли к озеру.
Кудрявчик был зарублен топором. И, скорее всего, не в бору, где теперь лежал, а в другом месте. Потому что кровь с него была смыта и возле тела на земле виднелись глубокие вмятины от колес телеги и лошадиных копыт. Значит, привезли Кудрявчика сюда, возможно, собирались сбросить в воду, да почему-то не сделали этого. Колея выводила на дорогу и сворачивала к деревне.
Бригадир распорядился дежурить возле убитого, тотчас оседлал колхозного жеребца и поскакал на полустанок, где находилась милиция. До полустанка было около пятнадцати километров сырым болотистым лесом. Дорога грязная, ухабистая. По обочинам ее и даже прямо на ней рос тростник. Ухабы, как пруды, были подернуты зеленой ряской. Не дорога, а мученье. Жеребец то поскальзывался на синей глине, то по колена увязал в торфяной каше. Он взмок, покрылся мыльной пеной, но бригадир все гнал и гнал его, взволнованный происшедшим.
К полудню в деревню понаехала милиция. Фотографировали убитого, замеряли расстояние между вмятинами от колес, допрашивали ребятишек.
Следователь сразу же нашел телегу, на которой был привезен убитый. Но как определить, кто это сделал? Деревня Забор довольно большая. А все телеги стояли на улице возле скотного двора, на ночь их никогда не убирали. Упряжь хранилась рядом в сарае — тоже, если понадобится, приходи и бери, спрашивать разрешения не надо. А кони паслись на лугах за деревней. Обычно их никто не охранял: стреножат и выпустят на ночь и только утром придут за ними.
— У нас всегда так было, с образования колхоза. И до войны так делали, и теперь, — объяснял следователю колхозный бригадир. — Но не было случая, чтобы что-то взяли, первый раз так…
— До войны — иное дело. А сейчас — после войны, — назидательно заметил следователь, еще совсем молодой парнишка, недавно окончивший институт и присланный сюда, в этот дальний глухой угол Псковщины, по распределению.
— Да ведь уже шестой год пошел, как окончилась.
Следователь промолчал, и бригадир, вздохнув, покорно согласился:
— Моя вина… Но ведь всегда оставляли. Кто бы мог подумать…
— А между прочим, почему ваша деревня так странно называется — Забор? — поинтересовался следователь.
— Исстари так… — помолчав, ответил бригадир. — Не мы придумали.
— Кругом такие древние, языческие названия: Полисто, Цевло, и вдруг — Забор.
— Не знаю, можно ли верить… Рассказывали, лес тут был непроходимый. Только по рекам и пробирались. Староверы сюда бежали, селились за бором. Так и пошло: «Куда сбежал?» — «За бор». «Где живешь?» — «За бором».
— А вы что, тоже старовер?
— Мы в армии служили, партизанили. Какие же мы староверы!.. Колхозники…
Убитого увезли в район, а следователь весь день бродил по деревне, заходил и к одному, и к другому, расспрашивал. Многие видели накануне страхового агента, разговаривали с ним.
«Вышел из нашей избы и пошел, а куда, не знаю, — отвечали следователю. — Если бы знать, что так случится, посмотрели бы. А то ведь откуда знаешь, не смотришь. Он тут часто ходил».
На всякий случай следователь допросил Демида Барканова и его дочь Капу. Сын Демида, Егор, и зять, Степан Барканов, во время войны были полицаями и удрали вместе с немцами. Но и здесь следователь не узнал ничего нового. Демид жил в стороне от большой дороги, в прогоне, и в тот прогон, да и вообще в тот конец деревни, не дошел страховой агент. Не успел дойти. Его там никто не видел. Это подтверждали многие. И вообще он заходил не во все подряд избы…