Повести
Шрифт:
И вот не будет у меня других постов, других часов, ни одной ночи спокойной, пока я его не задержу.
— Я его могу поручить только тебе,- сказал товарищ Голубков,- потому что ты его знаешь в лицо и повадку его знаешь, но это с одной стороны. С другой стороны, я даю тебе возможность свою ошибку исправить.
Еще он сказал, что его задержать не просто: возможно, он будет сопротивляться, даже на меня нападет. Поэтому в будку проведут звонок. Когда я нажму кнопку, звонок раздастся в проходной главного подъезда, около дежурного по части. Значит, на посту у ворот тревога.
— Тебе все ясно? — спросил товарищ Голубков.
— Ясно,- ответила я.
Два часа. Я снова в будке. Мне интересно, появился звонок или еще нет?.. Фонарем освещаю стены… появился! Вот он, недалеко от двери, которая выходит на двор. Такой незаметный, желтая розетка… Теперь все обдумано, только бы он пришел… Сегодня увижу его?.. Навряд ли. Он не ходит к Кондратьичу каждый день.
Так и есть, первый раз я отстояла зря, и второй раз, и третий. Перед сменой на стене около звонка я поставила карандашом три палочки. Вот уже три раза я напрасно караулила его… Так и буду отмечать. Стала на пост, приближается восемь часов, а его нет: поставлю рядом с теми палочками еще палочку. Пусть будет у меня перед глазами, сколько дней я его караулю.
Сверкает день, а я ложусь в постель. Засыпаю как уходит под воду камень. К обеду начинаю всплывать очень медленно. Всплыву немножко и опять погружаюсь. Так несколько раз. Наконец встаю. В голове туман, руки и ноги тяжелые. После обеда кое-что сделаю для себя смотришь — ужин. После ужина беру свою шинель и отправляюсь в караульное помещение.
Там, за перегородкой, на узком топчане дремлю, пока наступит два часа, и больше ни на минуту не закрываю глаз.
Ночью не разрешается ходить по улицам. Если Медведев из госпиталя выйдет ночью, его на улице задержат патрули. Но около пяти уже можно ходить по улице, а госпиталь еще спит. Потому он тогда и вышел около пяти, я догадалась.
Значит, от четырех до пяти я должна быть больше всего настороже.
Как выйдешь из будки, направо ворота, кладовая, приемный покой. А налево калитка, которая ведет на площадку в административный корпус. Сначала я иду направо, пройду ворота и поворачиваю назад. Иду опять вдоль ворот, потом около будки.
Мне кажется, что, когда мы с Леной были в будке, Медведев из этой двери вышел. Как раз по той лестнице живет Кондратьич. И вот с этой ступеньки Медведев шагнул на асфальт, прошел немного и шмыгнул на площадку. Отсюда я слышала его шаги.
Наверное, он здесь появится и на этот раз. И вот я стою и смотрю на дверь, на ступеньку. Потом медленно поворачиваюсь и иду обратно — около калитки, и будки, и вдоль ворот,- с тем чтобы через минуту снова взглянуть на ступеньку и дверь административного корпуса.
И так я шагаю взад и вперед, пока не зашумит на дворе первая машина, а это значит: уже пять часов.
Да, караулить я научилась. А Медведева нет. На стене, около звонка, уже десять палочек построились так ровно, как между линейками тетради. Его нет долго… Ничего, теперь уж он появится, вот-вот появится…
И я стала его караулить не только на рассвете… На закате солнца высунусь из своего окна и разглядываю на дворе толпу рабочих. Быть может, он среди них мелькнет? Хотя он на них очень похож, я его узнаю сразу.
Но его нет и нет…
А что, если он не придет?.. Не придет больше, и все… Ведь он мог улизнуть на Большую землю. Или он шел по улице, а его разорвал снаряд. Что удивительного? Врагу не разобрать, кто ему свой: враг бьет из дальнобойных…
Обстрелы начались у нас каждый день. Утро наступило, уже гремит: то один район обстреливается, то другой, и так до темноты. Но я выхожу на пост ночью, и потому мне покойно.
И вдруг началось то же самое в двенадцать часов. Я в караульном помещении. Лежу на узком топчане под шинелью. Но заснуть не могу: такой треск стоит, разрывы снарядов один за другим.
Неужели не кончится до двух часов?..
Разводящий за перегородкой. Она там сидит у стола. А перед ней часы.
— Галина, — спрашиваю я, — два часа уже скоро?
— Уже без четверти два, — отвечает Галина, — а что? Тебе на пост идти не хочется?
— Кому хочется стоять под обстрелом? Но часового нужно сменить. Он, наверно, уже измучился. Пора идти.
Потом я опять спросила:
— Галина, а ведь будет последний обстрел?
— Конечно, — отвечает Галина, — сколько уже городов целиком освобождено… Так же будет и с Ленинградом. Я в это твердо верю.
— И я верю! — сказала я. — И, когда так стреляют, я думаю: «Скоро будет последний обстрел… И все станет как прежде…» Но о тех, кто это время работал на совесть, навсегда останется доброе слово. Верно, Галина? Ну, пойдем!
После двух обстрел стал стихать. Я стою в будке, прислонившись к косяку дверей, и слушаю, как свистят снаряды. Они летят над крышей будки ровно, но все реже и реже…
И думаю я уже не о них, а о мирной жизни. О том, как я маму увижу и мы снова будем жить вместе, как учиться в техникум поступлю.
Только это все далеко еще, как в перевернутом бинокле. А теперь непременно нужно Медведева поймать.
Вдруг приоткрылась дверь. Взметнулось пламя в моем фонаре.-В будку вошел товарищ Голубков. Он, наверно, был на чердаке, как всегда во время обстрела. Спустился вот только сейчас и мимоходом зашел ко мне.
— Как дела? — спрашивает товарищ Голубков.
— Плохо, — отвечаю я не шевелясь.
— Почему?
— Не появляется,- сказала я.
— И ты, верно, устала,- сказал товарищ Голубков
— Неважно, что я устала, — говорю я. — Но ведь я не могу свою ошибку исправить.
Товарищ Голубков посмотрел на меня, и говорит:
— А я думаю, он появится… Ну, желаю тебе успеха… — И товарищ Голубков толкнул дверь. — Когда задержишь, чтобы меня разбудили сейчас же, — сказал он, уходя.
Товарищ Голубков думает, что Медведев все-таки появится. А я даже перестала считать палочки. Каждое утро палочку ставлю, но сколько их набралось, считать боюсь. Мне кажется, что их уже очень много. Вот сейчас сосчитаю. И я подняла фонарь к стене. Палочек оказалось семнадцать.