Повести
Шрифт:
Карлов поднялся на высокое крыльцо и, повесив автомат на шею, потянул ручку. Дверь открылась. Перед ним были темные сени, слева — узенькая светлая полоска от неплотно прикрытой двери.
— Пузанок, ты? — услышал он голос хозяина.
Георгий распахнул дверь, вошел в комнату.
Хозяин сидел за столом и держал в руке большой ломоть хлеба. В длинных, висящих почти до подбородка усах путались крошки. При виде летчика его густые рыжеватые брови прыгнули вверх, образовав на лбу множество складок. На какое-то мгновение он так и остался сидеть с полуоткрытым ртом.
Потом с трудом проглотил хлеб и спросил:
— Ты откуда такой взялся, сокол ясный?
Теперь он пристально разглядывал летчика. Глаза превратились в узкие щелки.
— С неба свалился! — громко произнес Георгий. — Решил проведать, как поживаете.
Из-за печки вышла жена хозяина, не успевшая еще снять с головы серый шерстяной платок, а из другой комнаты — Надежда Ивановна. Лицо одной исказилось от страха, она поднесла к губам растопыренные, согнутые пальцы; другая напряженно наблюдала за Карловым.
Георгий покосился на печь, увидел висевшую на гвозде шубу и на полу под ней большие серые валенки.
— Вот что, хозяин. Зашел я к тебе ненадолго, не бойся. Хочу поменять у тебя меховой комбинезон и унты на шубу да на валенки. Как мыслишь — стоит?
— Стоит-то стоит, да куда с этим сунешься, заберут ведь сразу, — как бы прикидывая, медленно протянул хозяин и почесал затылок. «На ловца и зверь бежит», — подумал он.
Дело в том, что, побывав у сына, хозяин узнал о тяжелом положении немцев на берегу Волги. Сын рассказал ему, что уже идет эвакуация тыловых учреждений, что по железной дороге проходит много санитарных поездов, набитых ранеными. Старик понял — на днях немцев выметут из этих мест. Сын намеревался уйти с ними.
Всю обратную дорогу старик мучительно думал, как он будет оправдываться перед Советской властью за то, что сын служил в полиции, за то, что сам он жил в дружбе с гитлеровцами.
«А коли спрятать, спасти этого летчика? Показать свою преданность русским? Конечно, так и сделаю», — мигом решил он, и лицо его засияло приветливой улыбкой.
— Что же ты стоишь? Проходи, садись, коли зашел, — пригласил хозяин. — Только в гости-то с оружием не ходят, — кивнул он на автомат и тут же спросил: — Как там, далеко ли наши? Скоро придут-то?
— А ты что, заждался? — усмехнулся Георгий и, всматриваясь в старика, стремился уловить его ускользающий взгляд. «Хитрый, предаст», — подумал летчик. — Дня через три-четыре будут здесь, — обманул он.
Хозяин неестественно оживился:
— Вот это хорошо! На это время можешь у меня спрятаться, не выдам. У меня тут живет один окруженец, не жалуется. Да вот с Ленинграда эвакуирована, — хозяин, ища поддержки, обернулся к Надежде Ивановне.
— Шубу-то с валенками давай пока, — сказал Георгий.
— Да ты садись, раздевайся. А шуба... вон она, у печки висит, да и валенки как раз около. Небось хороши будут?
Карлов пододвинул к двери табурет, снял унты и начал стягивать комбинезон. Автомат он предусмотрительно поставил к стене рядом с дверью.
Хозяин внимательно разглядывал орден Красной Звезды и два кубика в петлицах на гимнастерке летчика. «Командира, орденоносца спасу. Обязательно должны оправдать».
— А ты, мил человек, подтвердишь, когда наши придут, что я тебя от немцев прятал? — спросил он.
Георгию все стало ясно. «Мной спасаешься? Убить тебя мало, шкура продажная, — подумал он. — Ну да ладно, наши скоро придут, разберутся».
— Как же, доберусь до своих и сразу же сообщу командованию, кто меня выручил. У нас за спасение людей даже ордена дают.
— И чего тебе так торопиться? Еще поймают. Прячься у меня в сарае. Кормить буду, — пообещал хозяин. — До меня никто не сунется, а немчуры проклятой нету поблизости. — Он нарочито зло выругал оккупантов.
— Да нет уж, пойду, — отозвался Георгий, надевая на себя старую, заплатанную шубу. — Мне бы шапку еще...
— Мать, дай-ка ему мой треух, — крикнул хозяин.
— Вы меня на лошади через Маныч перевезите, а дальше я сам добираться буду.
— Лошадь-то вся в мыле, я ведь только приехал, — принялся объяснять хозяин. — Пересиди хотя до завтрашней ночи на сеновале, завтра тебя мой парень отвезет.
Карлов задумался. Действительно, на уставшей лошади далеко не уедешь...
По разговорам хозяина с Пузанком он понял, что мужик этот из тех кулаков, которые больше жизни дорожат своей собственностью. «Это мое», — самодовольно говорят такие, окидывая жадным взглядом скошенную траву. «Это моя», — говорят они, похлопывая по спине упитанную лошадь или корову.
«Он не бросит свое хозяйство, не уйдет с немцами. А потому наверняка будет стараться спасти меня, советского летчика, — решил Георгий. — Пережду в сарае до завтра».
— А как твоя фамилия, давай запишу. Сообщу командованию, кто мне помог, — Георгий достал из кармана гимнастерки клочок бумаги и карандаш.
Хозяин торопливо, но четко назвал себя. Его жена принесла помятую шапку и протянула ее летчику. Георгий надел шапку на голову.
— Да ты неужто сейчас и уходишь? — разочарованно спросил хозяин, вставая из-за стола, — закусил бы у нас.
— Хорошо. Останусь. Только я в сарай уйду. Здесь опасно, зайти кто-нибудь может.
— Надежда Ивановна, — засуетился хозяин, — проводи летчика, накорми. Да смотри не сболтни кому, — погрозил он ей пальцем. — И Пузанку скажи, чтоб молчал...