Повести
Шрифт:
— Плохо, Катенька, сходили… Был у нас в руках Петрован Хабель… Ну и… после расскажу… — Зенон Францевич виновато взглянул на жену, нахмурился и поник головой.
— Ничего, Зоня, всякое бывает… Сами-то живыми вернулись… Виктор-то, бедняжка… Жизнерадостный был парень… — Добрая женщина тяжело вздохнула и, подперев ладонью подбородок, горестно добавила: — Валентина-то уж очень убивается… молодые, жили дружно…
Разговор прервал стук в дверь.
В обширную кухню ввалилось с десяток людей. Впереди всех в бараньем дыгыле тетка Цицик.
— Амар сайн!.. Ты, Бимбушка, стыд теряла, ох, беда, беда.
— Здрасте, здрасте! Тетя Цицик, не ругай Бимбу… я затащил его, — заступился Сватош.
— Ха, когда больна был, в этом доме лечили, кормили, добрый слово говорили… Теперь дорога сюда знайт… хорошо знайт!
— О-бой, какой хитрый бурят! Тут хорошо кормить, хорошо водкой угощать!.. — смеется повеселевший после доброй чарки эвенк.
Все рассмеялись.
Сытный ужин и жарко, по-сибирски натопленная изба разморили уставших людей, и поэтому они быстро разошлись по домам. Один за другим потухли огоньки. Тихо-тихо крутом. Лишь изредка спросонья тявкнет чья-нибудь собачонка. А в ответ в собольем питомнике из клетки раздается сердитый «пря-яу». Не любит соболь собачий лай.
ГЛАВА 4
Сквозь дощатую стенку доносился ровный, спокойный голос жены Сватоша: «Ма-ма, а-у. У-а, ма-ма. Ма-ша, а-у. У-а, Маша».
— Ну, а теперь кто нам прочитает?
Пауза. Затем раздался тоненький голосок:
— Я прочитаю!
— Хорошо, читай, Ваня!
Мальчик скороговоркой, одним духом выпалил: «Мама, ау. Уа, мама. Маша, ау. Уа, Маша».
— Так быстро читать нельзя… Нужно по складам. Следи за мной, как я читаю: «Ма-ма, а-у. Ма-ма, у-а». Понял, Ваня?
— Понял, Екатфанасьевна!
— Садись, Ваня… А ты, Гриша, сумеешь прочитать?
— У-у меня… болит брюхо.
Кто-то из ребят хихикнул. Зенон Францевич, не вытерпев, тоже рассмеялся. Ему живо припомнилось далекое-далекое детство, школа, миловидная, с тонкими чертами лица учительница и однокашники.
Сватош оделся и вышел во двор. Хватив полной грудью морозный воздух, вздрогнул, поежился.
По выработавшейся привычке — в первую очередь утрами посещать своих любимцев — пошел в соболий питомник. Утреннее солнце, оторвавшись от вершины Баргузинского хребта, ярко освещало ущелье, по которому текла буйная речка Кудалды. А над ущельем, словно зубья старой пилы, врезались в синее небо гигантские скалы — гольцы.
— Какой мужественный вид у вас! — улыбнулся он гольцам.
Подойдя к питомнику, сквозь железную сетку вольера он увидел нагнувшуюся над клеткой Валю. Она была чем-то так занята, что не заметила вошедшего директора.
Зенон Францевич чуть прикоснулся к плечу молодой женщины.
Валентина оглянулась. Легко поднялась. В больших синих глазах — печаль.
— Здравствуйте, Валя!
— Здравствуйте, Зенон Францевич!
— Что случилось?
— Ручная заболела, не ест…
Тяжело вздохнула и уступила место у клетки. Сватош опустился на колени и начал кликать свою любимицу:
— Ру-ченька. Рученька, поди ко мне.
Раздался слабый, жалобный «ннрряяу», и из клетки чуть высунулась остренькая усатая мордочка. Зеленоватые бусинки увидели своего друга. Еще жалобнее раздался «ннрряяу».
— Иди ко мне, Рученька!
Маленький, гибкий зверек в пышной черной шубке, по-кошачьи мягко ступая, приблизился к протянутым рукам Сватоша.
Осторожно взял он соболюшку на руки и нежно погладил по шелковистому меху. Зверек доверчиво уткнулся остренькой хищной мордочкой.
— Что же это вздумала хандрить-то, Рученька? — встревоженные глаза внимательно осмотрели зверька. Огрубевшие пальцы прощупали грудную клетку, позвоночник, живот.
— Валя, давно она заболела?
— Четвертый день…
— А остальные как чувствуют себя?
— Нормально… Только с продуктами плохо. Мясо кончилось. Рыбы осталось дня на три. Больше даю орехов и брусники… Рыбу экономлю…
— Э-э-э, девочка моя, ты ей чересчур много дала орехов, а потом сыпанула мерзлой ягоды… А ведь Ручная очень прожорлива, пожалуй, единственная во всем собольем роде особа.
— Я не знала, что так получится…
— Да, да… я виноват… не предупредил тебя… Но вообще-то, когда меня не бывает дома, обращайся к Екатерине Афанасьевне, а Ручную я унесу домой.
Положив за пазуху Ручную, Сватош пошел домой. Больной зверек горячим комочком прижался к его груди.
Уже на крыльце своей квартиры он встретил учеников Екатерины Афанасьевны.
— Это у кого на уроке-то болит живот? — смеясь, спросил он у ребятишек.
— Это у Гришки Чернова! — ответил белобрысый бойкий мальчонка. — Как его заставят читать, сразу и заболит! Вчера голова болела, а сёдня брюхо.
Ребятишки со смехом разбежались во все стороны, а Зенон Францевич с какой-то затаенной завистью смотрел им вслед. С плотно сжатых губ сорвалось чуть слышно: «Эх, нам бы с Катей вот такого озорника…»
Увидев в руках мужа соболюшку, Екатерина Афанасьевна встревожилась.
— Что случилось с Ручной?
— Заболела… отказывается от еды… Не придерживаемся установленного рациона… Все это несчастная нужда наша, недостатки. Мясо кончилось… Где его взять? У нас нет разрешения на отстрел копытных. Нет денег на покупку мяса…
— Слушай, Зоня, а ведь сколько копытного зверя давят волки. Почему нам нельзя добыть для соболей? Страшного-то тут ничего нет… Соболей сохраним.
— Видимо… придется… Я еще подумаю…
— Зоня, я не успела приготовить обед, выпей пока чайку с вареньем. Помнишь, брали смородину по Шумилихе?
Низко склонившись над столом, Сватош медленно пьет чай. На широком добродушном лице печаль. После долгого молчания он спросил у Екатерины Афанасьевны:
— Ну, что ж, Катя, будем делать-то?.. Нарушим заповедь?