Повезло. 80 терапевтических рассказов о любви, семье и пути к самому себе
Шрифт:
– А я ее за что?
– Ну началось. Как маленький. «А она мне что?» Вот из-за такой стратегии, Гордей, ты и едешь с ярмарки ни с чем. Занудный. Обиженный. Пустой. Бюджетный. Списанный трамвай. И уже в депо, Гордей, в депо. Не страшно? Вот так, без результатов?
– Почему без результатов? – горячится Гордей. – У меня вон сколько грамот!
Он бросается к заранее приготовленной папке. Он же готовился к интервью! Выпятил все свои заслуги, оформленные на типографском картоне в формате А4.
Благодарность за активность, грамота за участие.
– Гордей, – вздыхаю я тоном уставшей учительницы в конце рабочего дня. – Нематериальное стимулирование – это прекрасно. Оно отлично работает на мотивацию в тандеме с материальным, иногда подменяя его. Грамоты – это не показатель твоей успешности. Это показатель успешности работы отдела кадров по удержанию персонала на рабочих местах за копейки. А грамоты, будь они трижды приятные, не рожают детей и не варят борщи.
ЗА ЧТО ЖЕНЩИНА ДОЛЖНА ТЕБЯ ЛЮБИТЬ, ГОРДЕЙ?
– Не понял.
– Гордей, я не журналистка. Меня прислал сюда твой отец. Он был у меня на лекции по личной эффективности. Я веду лекции. Помогаю людям быть эффективными. Твой отец очень переживает за тебя и хочет тебе помочь.
– Ма-а-ам! – испуганно кричит Гордей в сторону кухни, не спуская с меня глаз. – Ма-а-ам!
Зинаида Макаровна входит в комнату и, обиженно полоснув по мне взглядом, говорит:
– Я сейчас уйду, мне в сберкассу надо.
– Мам, она от отца. Лазутчица.
Зинаида Макаровна ошарашенно переводит на меня взгляд.
– Вы от Павла?
– От Павла Ивановича.
– Она психолог, мам. Пришла меня лечить.
– Я не психолог, Гордей Павлович. Я не говорила так. В данном случае я диагност. Ваш отец заплатил мне, чтобы я пришла и была собой. Я потрошитель иллюзий. Но иногда это очень полезно. Он переживает за вас.
Гордей встал с табуретки, и мне, сидящей, его 180 показались всеми 200.
– Мой отец – вор! – почти по слогам произнес Гордей. – Он чиновник. Берет взятки. Ворует у государства!
– Жалко, что ты так не умеешь, да? – Я откинулась на стуле.
– Что не умею? Воровать? Да, я так никогда не сделаю!
– Гордей, верю. Чтобы брать взятки, надо быть рисковым, гибким и азартным. Нужно уметь быть в команде. Нужно договориться со всеми вокруг о молчании, включая собственную совесть.
– Вот-вот, совесть! – Гордей поднимает вверх указательный палец.
– Ты работаешь в компании по производству канцтоваров, да? – спрашиваю я, резко встаю и подхожу к письменному столу. На нем лежат три стопки бумаги в упаковках, россыпь ручек, маркеры, новенький степлер. – Гордей, ты купил этот степлер?
– Купил. – У пунцового Гордея раздуваются брови.
– Ты врешь. Это очевидно. Ты его украл. Вынес с работы. Легко договорился со своей совестью. «Раз вы мне платите грамотками, я вам – «честностью», – подумал ты. Ты вор, Гордей, как и твой отец. Только он ворует на государственном уровне, а ты – на уровне скрепок.
– Ты меня в чем-то обвиняешь?
– Боже упаси, Гордей! Я не из прокуратуры. Ловить преступников не моя специализация. Я пришла разоблачить тебя, но для тебя же самого. Для твоей же пользы.
– Уходи.
– Отец хотел выдернуть тебя из этой вязкой маминой заботы. И, уходя от нее, от мамы, позвал тебя с собой. Сколько тебе было, 25? Когда ты укрылся с мамой одной обидой на отца и свою слабость замаскировал совестью. Конечно, так проще. И сидишь, ждешь, что кто-то оценит. А ценителей все нет. Вон мама только. Но мама не считается. У нее работа такая – любить тебя безусловно. И в компании, Гордей, в которой ты работаешь, женщины-коллеги видят тебя насквозь. Зачем им сорокалетний зануда со скрепками? Ты даже в любовники не годишься. Любовник, он же не только секс, он вдохновение и подарки. А ты что? Степлер и «встречаются немец, поляк и русский»?
Спустя десять минут за мной обиженно закрывается дверь. Слишком быстро закрывается, чтобы это можно было назвать «сама ушла». Меня выгнали.
Я набираю номер Павла Ивановича.
– Ну что? – спрашивает он вместо приветствия.
– Ну все.
– Все?
– Все как я говорила. Оставьте мальчика в покое.
– Мальчику 43.
– Он инфантилен, как Карлсон, который живет на крыше, в моем шестилетнем сыне ответственности больше. Но он счастлив.
– В смысле счастлив? С мамой в 43? Без семьи и детей? Кладовщик? Или кто он там. Моя дочь сегодня провела IPO для своей компании за границей. Черт! Как будто это дети от разных матерей, не в одной семье росли!
ЧЕЛОВЕКА НЕ ВЫЛЕЧИТЬ ОТ БОЛЕЗНИ, КОТОРУЮ ОН НЕ ПРИЗНАЕТ.
– Нельзя осчастливить человека насильно. Нельзя вылечить от болезни, которую он не признает. Ему хорошо. С мамой и пирожком с капустой. Он слишком слаб, чтобы иметь смелость оценить себя со стороны. Ему хватает маминых оценок. В его проблемах виноват начальник, который не платит, бабы, которые не любят, правительство, которое не заботится, РЖД, которое задрало цены, «Газпром», который сбывает не его мечты, отец, который «бросил» его, «малыша» в 25 лет, и ушел от мамы. Это самая легкая жизненная позиция. Он в ней застыл, как в янтаре. И никуда. А что? Он и страдалец, и жертва, и благородный, и честный, и защитник, и человек слова. Прямо герой нашего времени. Даже если вы насильно выдернете его, наймете психологов и тренеров, причините свое счастье – все зря.
– Потому что 43?
– Да нет. Возраст ни при чем. Меняться можно и в 93. Но первый шаг – признать проблему. А у него их нет.
– И что делать?
– Говорю же: оставить его в покое.
– Я не могу. Он мой сын, он катится в пропасть. Я должен ему помочь.
– Пал Иваныч, а вот это ваша проблема. Наймите коуча и отработайте это неуемное желание нянчить 40-летнего дядечку, свою латентную вину за «упущенного» ребенка отработайте. Это ваша очевидная проблема, не Гордея.
– Ясно. Поработаешь со мной?