Поводырь
Шрифт:
У двери Кретковский едва не столкнулся с жалобно выглядевшим Артемкой и раскрасневшимся Корниловым.
– А! Братцы! – кивнул сам себе жандармский майор, еще раз мне поклонился и вышел.
Хорунжий поздоровался было в ответ, но потом, разглядев с кем, раздраженно дернул головой. И тут же отвесил подзатыльник молодому казачку:
– На колени падай, чудило. Коли проситься пришел…
– Что-то случилось, Иван Яковлевич? – едва удерживаясь от смеха, поинтересовался я.
– Позвольте войти, ваше превосходительство, – без вопросительных интонаций заявил начальник третьей сотни. И подхватил за шиворот,
– И все-таки? Артем! Стоять смирно! Ты же знаешь, я этого не люблю!
Парень замер так, как и стоял: на полусогнутых.
– Брат это мой, младшой! – поведал сотник. – Эвон каким вымахал, а балбес балбесом.
– А вы, видимо, старший… Средний – есть?
Ситуация все больше меня забавляла. Как там? «Старший – умный был детина, средний сын и так и сяк, младший – вовсе был дурак».
– Точно так, ваше превосходительство. Мишка четвертою сотнею начальствует.
– Ясно, – продолжал я веселиться. – И что же я могу сделать для вразумления этого, как вы выразились, балбеса?
– Так ить вам, ваше превосходительство, в денщики ево взять потребно. Все одно ево теперь в подворотне забьют, коли не примете!
– Это как же так?
– А вчерась, как Безсонова сотня в погребе проставляться стала с похода, так этот… в драку кинулся на старших, за вас горой стоя. Ну, знамо дело, поучили молодого. А он встал и сызнова кинулся. Сказывал, што, пока старые казаки слова для вас, ваше превосходительство, обидные взад не вызмут, он так и будет…
– Фамилии?! Адреса?! Явки?! Кто что говорил? Бунтовать вздумали, сучьи дети?! – Мама родная, Гера, фу. Гера! Стой, нельзя!!! Откуда это во мне? Отчего вдруг в глазах темень и слова злые – не мои? Пустяк же. Ну, брякнул кто-то, не подумав. Так безсоновские люди и без Артемки могли возразить. Их-то я зря, что ли, прикармливал?
– Никак нет, ваше превосходительство! – резко выпрямляясь, расправляя плечи и становясь «смирно», гаркнул хорунжий. – От дурости только. От темноты сибирской!
– То-то же. – Мне все же удалось перехватить управление телом обратно. Но вспышку эту, острое чувство беспомощности в гневе и наглое, бесцеремонное вторжение Германа, запомнил навсегда. – А людям тем передай. Прежде чем судить, всегда разбираться надобно. Людей знающих выспросить…
Артемка выпрямил все-таки колени и, подобно брату, замер бледный, как свежепобеленная стена.
– А тебя, Артем, к себе возьму. Коли служить честно и не болтать лишнего слово дашь. И впредь запомни! Новый немчик – это не обидно. Так ведь назвали? Я и есть немец, и батюшка с матушкой немцы. И начальник здесь новый. Выходит, и они правы.
Корниловы мало-помалу приобретали нормальный цвет лиц. Только у старшего еще и глаза от удивления вылезали. Не часто, видимо, он в начальстве людей отыскивал.
– И вольно уже. Не на параде.
Братцы изменили стойку, но не расслабились. Старший резко пихнул, почти ударил младшего локтем в бок, и тот скороговоркой отбарабанил клятву. После я милостиво отпустил обоих. Ивана – охранять мою ненаглядную тушку, Артема – за вещами. Денщик должен жить поблизости. Надеюсь, в гостинице найдется еще одна комната?
Перед уходом Артемка, как бы невзначай, сболтнул, что внизу, на улице, во
Пришлось останавливать Артемку, давать тщательные инструкции и отправлять. Сначала к Гинтару – дай бог, он еще не ушел к Акулову, – а потом к наряженным чиновникам. Чай, не лето. Не хотелось мне на холодном ветру место, откуда растет хвост, морозить.
Пока Артемка бегал, переоделся в парадный мундир. Вновь пожалел, что нет ордена. На темно-зеленом сукне что-нибудь яркое хорошо бы смотрелось… Сунул было револьвер в карман. Нет. Не фонтан. Полуторакилограммовая пушка перекашивала всю красоту на одну сторону. И кобуру поверх кафтана не нацепишь. Скроен он так, что сразу складками неуставными пойдет. И, блин, без него как-то… непривычно. Словно голый. Положил на стол, накрыл газетой. Сам встал рядом. Кивнул – «запускай» – заглянувшему денщику. Фух, ну, Господи благослови. Сам ведь, по доброй воле, в банку с пауками лезу!
Стали входить люди. Шептали Артемке у дверей, и тот, сначала волнуясь и пуская «петухов», потом даже как-то скучно, выкрикивал их должности, ранги и имена. Много имен и должностей. Много-много имен.
О некоторых я уже что-либо слышал. Другие впервые попали в зону моего внимания. Тот же статский советник Фризель – председатель губернского правления. Человек с равнодушными глазами и улыбочкой «ты хозяин – я дурак». Гера с трудом, но опознал в нем выпускника той же самой Императорской школы правоведения, что и мы закончили. Только Павлуша снял пыжиковую шапку, из-за чего нас в Петербурге и прозвали «чижики-пыжики», лет на пять раньше.
Главный налоговик, председатель казенной палаты коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров – сурово сжатые губы прирожденного скупердяя. Бои за бюджет обещали стать серьезным испытанием.
Надворный советник Павел Осипович Козлов – председатель губернского суда. Очень многие будущие губернаторы и наместники начинали карьеру с этого поста. И еще у большего их числа губернский суд становился тупиком. Козлов никуда не стремился. Козлов выполнял распоряжения и старался ни с кем не поссориться. Судить – значит выбирать чью-то сторону. Как можно было на этакой-то должности не нажить врагов, лично мне было совершенно непонятно.
Прямая противоположность Козлову – надворный советник Василий Константинович Гусев, губернский прокурор. Из прокуроров не меньше губернаторов, чем из судей. Если выяснится, что у Васеньки все в порядке со столичной «крышей» и он водит дружбу с томским полицмейстером, – первейшая кандидатура на организатора покушения на меня.
Ага! А вот и он – барон Александр Адольфович Пфейлицер-Франк, глава полиции губернского центра. По большому счету – начальник краевого полицейского управления. Только нет еще в Российской империи такой структуры. И слава богу, иначе барон вообще неуправляемым бы сделался. А так, под моим чутким руководством и серьезной угрозой со стороны беглого Караваева, станет шелковым.