Поворот Колеса
Шрифт:
— Мы рады твоему возвращению, отец Стренгъярд, — сказал Джошуа. — Прежде чем ты начнешь, скажи мне: как Камарис? Может быть, стоит послать кого-нибудь за ним?
Священник выглядел изумленным, как будто не ожидал услышать человеческий голос. В его глазах был ужас.
— Не… не знаю, принц Джошуа. Я не знаю больше… ничего.
— Пойду взгляну на него, — проворчал Изгримнур, поднимаясь со скамьи.
Отец Стренгъярд предостерегающе поднял руку.
— Я думаю, он… хочет побыть один. — Священник нервно поправил повязку на глазу, потом запустил пальцы в поредевшую шевелюру. — О всемилостивейший Узирис! Бедняги!
— Бедняги? — спросил Джошуа. —
Архивариус сжал руки.
— Камарис был в Джао э-Тинукай. Это все… о Боже!.. это все, что он сказал мне, прежде чем попросил хранить тайну исповеди. Но то, как он туда попал и что там произошло, скрыто за Дверью Искупителя. — Его взгляд блуждал по комнате, как будто ему было больно подолгу задерживать его на чем-то одном. — Но это все, что я могу сказать. Я думаю, что эти воспоминания ничем не помогут нам в нашем положении, и в них нет ничего о Короле Бурь, или о Трех Великих Мечах, или о чем бы то ни было, что важно для нас в этой войне. О всеблагой Узирис! О Боже! — Он снова взъерошил редкие рыжие волосы. — Простите меня. Иногда трудно помнить, что я лишь ключник, страж у Двери Искупителя, и это бремя носить не мне, а Господу. Сейчас это кажется мне непосильной ношей.
Тиамак испуганно смотрел на него. Его друг, носитель свитка, выглядел так, как будто его посетили грозные мстительные духи. Вранн придвинулся поближе к Стренгъярду.
— Это все? — Джошуа казался разочарованным. — Ты уверен, что его знания ничем не могут помочь нам?
— Я не уверен ни в чем, кроме боли, принц Джошуа, — сказал архивариус тихо, но с неожиданной твердостью. — Но я действительно думаю, что мы поступили плохо и что расспрашивать этого человека еще о чем-то было бы неоправданной жестокостью, и не только по отношению к нему.
— Как это не только по отношению к нему? — спросил Изгримнур. — А к кому еще?
— Довольно, прошу вас. — В голосе Стренгъярда была злость. Тиамак и вообразить не мог, что такое возможно. — Я сказал вам все, что вы хотели знать. А теперь позвольте мне уйти.
Джошуа явно был сбит с толку.
— Конечно, отец Стренгъярд.
Священник кивнул:
— Бог да хранит всех вас.
Тиамак пропустил Стренгъярда к выходу из шатра.
— Могу я что-нибудь сделать для вас? — спросил он. — Может быть, погулять с вами?
Священник поколебался, потом кивнул:
— Это было бы хорошо.
Камарис ушел с того места, где стоял. Тиамак поискал его взглядом, но не нашел.
Когда они прошли вниз по холму, Стренгъярд задумчиво проговорил:
— Теперь я понимаю… как человек может хотеть напиться до бесчувствия. Я и сам почти хотел бы этого. — Тиамак поднял брови, но ничего не сказал. — Может быть, только пьянство и сон помогают нам забыть что-то, данное Богом, — продолжал священник. — А иногда забвение — единственное средство облегчить боль.
Вранн подумал.
— Однажды Камарис заснул на четыре десятка лет.
— А мы разбудили его, — грустно улыбнулся Стренгъярд, — или, как я бы сказал, Господь позволил нам разбудить его. Может быть, это было необходимо. Может быть, в конце концов это принесет что-нибудь, кроме неизмеримой скорби.
Не похоже, чтобы он в это верил, подумал вранн.
Гутвульф остановился, по еле заметному движению воздуха пытаясь определить, который из двух туннелей ведет наверх — туда, куда звала его песня меча. Его ноздри раздувались, вдыхая сырой воздух, в надежде обнаружить хоть малейший знак, куда ему теперь надо двигаться. Его пальцы ощупывали каменные стены по обе стороны от него, беспорядочно, как слепые крабы.
Чужая бестелесная речь снова звучала вокруг — незнакомые слова он не слышал, а скорее ощущал. Он мотнул головой, пытаясь заглушить их. Он знал, что в туннелях есть привидения,. но верил, что они не могут ни навредить, ни коснуться его. Болтливые голоса только переплетались со звуком, который он действительно хотел услышать. Они не были реальными. Реальным был меч, и теперь он звал.
Впервые он почувствовал его возвращение за несколько дней до этого.
Он проснулся в безумии слепого одиночества, и нить призывной, подчиняющей себе мелодии протянулась через его темное бодрствование. Это не было очередным жалким сном: могучее властное чувство, такое жуткое, такое приятно знакомое; песня без слов, звеневшая в голове и окутывавшая паутиной грез и желаний. Она тащила его за собой с такой силой, что он бежал, неуклюже падая на колени, словно молодой пастушок на зов своей возлюбленной. Меч! Он снова здесь, он рядом!
Только когда последние цепкие щупальцы сновидений оставили его, он вспомнил, что меч был не один.
Он никогда не был один. Он принадлежал Элиасу, когда-то бывшему ему другом, а теперь — злейшему врагу. Хотя Гутвульф страстно желал быть рядом с мечом и греться его песней, как теплом от костра, он знал, что должен приближаться очень, очень осторожно. Какой бы безрадостной ни была его жизнь, он предпочитал ее тому, что сделал бы с ним Элиас или — еще хуже — что он позволил бы сделать с ним этой змее Прейратсу, если бы схватил.
Ему не приходило в голову, что лучше всего было бы просто оставить меч в покое. Его песня была для Гутвульфа словно плеск ручья для умирающего от жажды путника. Она звала, и ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться зову.
До сих пор он еще не утратил некой звериной хитрости. Нащупывая дорогу по хорошо знакомым проходам, он понимал каким-то образом, что ему нужно не только найти Элиаса и меч, но и приблизиться к ним осторожно, чтобы его не схватили, — как ему это уже удалось однажды, когда он приблизился к королю в туннеле над литейной. До того он покорно следовал повелительному зову меча, но остановился так далеко, как это было возможно, точно ястреб, на длинной веревке кружащий вокруг хозяина. Но теперь пытаться противостоять этому зову было безумием. В первый день следования зову меча Гутвульф совсем забыл подойти к тому месту, где женщина каждый день оставляла ему еду. На следующий день, приход которого для слепого Гутвульфа означал просто конец очередного периода сна, зов меча, стучащий в нем, словно второе сердце, почти совсем стер из его памяти, где это место, собственно, находилось. Он ел ползучих тварей, которых нащупывали его ищущие пальцы, и пил из редких струек текущей воды. Он помнил свои первые недели в подземных коридорах и то, что случилось с ним, когда он пил стоячую воду.
Теперь, после того как в третий раз его сны были полны зовом меча, он зашел гораздо дальше всех известных ему коридоров. Камни, которые он ощупывал, никогда не попадались ему раньше; в самих туннелях не было ничего знакомого, кроме призрачных голосов и песни Великого Меча.
Он плохо понимал, сколько времени уже ушло на поиски меча в этот раз, и в один из редких моментов просветления с удивлением спросил себя, что король делает так долго в тайных подземельях замка.
Мгновением позже дикая, победная мысль блеснула в его воспаленном мозгу.