Поворот не туда
Шрифт:
Способен, мама. Хочу, мама. С самого сознательного возраста я мечтаю вонзить нож в твоё горло и напиться твоей крови.
Поэтому, ухмыльнувшись, я вонзаю топор в её быстро вздымающуюся грудь и наблюдаю, как жизнь в её глазах постепенно угасает, как она сначала тянется руками ко мне, будто пытаясь проверить, действительно ли это я, — её сын — только что лишил её спокойной и тихой жизни. Жизни в этом грёбаном розовом фартуке, который постоянно пачкался от муки, ведь она так любила делать блинчики и оладьи на завтрак. Любила делать переслащённый чай, от которого во рту становилось противно и тянуло блевать.
Гляжу с улыбкой на её шею, в одурманенном состоянии приближаюсь. Кусаю её, кусаю, пока не чувствую металлический привкус во
И сейчас, стоя на пороге с сигаретой во рту и засохшей кровью у рта, я чувствую себя абсолютно счастливым. Грудь переполняет, в мыслях до одури ясно, а в теле лёгкая расслабленность.
***
Их тела я спрятал за домом, там и закопал. Каждый день меня переполняла радость, но свет стал пугать. Я заколотил все окна в доме досками, чтобы ни капля света не смогла попасть в дом, а вскоре и вовсе заделал их насовсем. Так я чувствовал себя спокойнее, потому что во всей моей жизни не было места свету.
***
Каждый месяц я выходил на «охоту» в поисках новой жертвы. В основном искал в соседних городах, но в этот раз решил пойти против системы и забрёл в ближайший город, чтобы просто осмотреться там.
Маньяки никогда не убивают вблизи места жительства. И я не планировал убивать в этот раз. Если бы не этот взгляд.
Вечерние улицы давали отдохнуть глазам, я привычно натянул капюшон и любимую маску, чтобы лишний раз не светить своё лицо. Это случилось осенью. Я брёл по ночному переулку и заметил его, идущего мне навстречу. О, эти глаза… Я увидел в них столько жалости, столько боли, столько усталости от этого мира, столько бренных мыслей и безнадёжной мечты… На его плечах был потрёпанный портфель, руки были покрасневшие от холода, а его волосы, казалось, были настолько мягкими, что ощущались бы, как облака. Почти невесомо и незаметно шагнул чуть правее, чтобы идти ближе к нему, я глубоко вдохнул и растворился в этом запахе. Я остановился рядом с ним и взглянул ему в глаза, которые были опущены вниз. Он столкнулся со мной и поднял свой взгляд, полный отчуждения и мук. Я смотрел на него сверху вниз и был уверен, что ему необходима защита и любовь, которой ему, кажется, так сильно не хватало… Ещё несколько минут назад я всего лишь был в переулке, в котором просто наслаждался очередными мучениями какого-то потрёпанного уличного кота. Я выколол ему один глаз и насмехался, когда уродовал его хвост. А сейчас я стою перед каким-то парнем и поверить не могу, что кто-то может пахнуть так же, как то, что творится в моей душе. Так по-чёрному приятно, так смертельно опасно и дурманящие прекрасно.
— Вам что-то надо? — поднимает безразличные глаза и глядит на меня. Отрицательно мотаю головой и отхожу, не в силах сказать что-либо ещё.
В тот вечер я пошёл за ним, следуя по пятам к его квартире. Как же хорошо, что он жил на первом этаже, и я мог спокойно наблюдать за ним.
Той ночью начался дождь, льющий большими каплями прямо на капюшон, но я упорно стоял под его окном и наблюдал. Он заходит в квартиру, привычно кидает портфель в сторону и, сев на колени, притягивает к себе любимого кота. Лишь через несколько дней слежки я понял, что это был тот самый кот, над которым я издевался перед нашей с ним встречей. Он так ласково с ним обращается. Постоянно аккуратно гладит его шерсть, чешет за ушком и шепчет ему что-то, иногда сидя так часами и просто разговаривая, разговаривая, разговаривая, изливая коту душу. Я бы хотел выслушать его, хотел бы узнать то, что так его тревожит.
Наблюдая за тем, как он устало прижимается к животному, я в очередной раз убеждаюсь, что кот — это самое дорогое для него. Капли стучат в окно, мешая обзору, я наспех стираю их и начинаю смотреть, как в комнате начинают
Его тело покрыто небольшими шрамами в нескольких местах, а на плече у него след, точно оставшийся от окурка сигареты. Он надевает чёрную футболку и домашние шорты. Достаю из кармана фотоаппарат, навожу камеру на его лицо и вздрагиваю, обнаружив в объективе шипящего кота. Быстро приседаю, видя, что он направляется сюда, чтобы снять с подоконника кота.
Сердце бешено колотится. Ещё секунда и я был бы замечен с поличным, чего мне совсем не хотелось.
Просидев на корточках с минут пятнадцать, я, наконец, решаюсь встать и снова взглянуть в окно, в котором теперь протекала вся моя жизнь и её причина. Он тихо улёгся на диване и закрыл глаза, тяжело вздохнув и положив руку под голову. Кот удобно примостился рядом: тело его постоянно подрагивало, из-за чего я понял, что животное мурлычет хозяину на ухо. Казалось, будто он поёт спящему колыбельную, успокаивая и вверяя в то, что всё будет хорошо, надо лишь закрыть глаза и полностью расслабиться.
Я не чувствовал себя так глупо никогда. Хотя, наверное… Наверное, в нём я нашёл замену Максу. И я твёрдо решил, что буду оберегать его и не позволю себе к нему прикоснуться никогда в жизни. И я сам не заметил, как обрёк себя на величайшие муки в своей жизни, с которыми я ранее не сталкивался.
Каждый следующий день стал адом на земле. Единственное, что я делал, — это полностью слился с жизнью моего нового смысла во всех отношениях. Я стал подобно тихой мышке, которая постоянно следует по пятам за одним человеком, преданно глядя на него. Я никогда не подходил ближе, чем на десять метров. Мне кажется, что этот барьер в расстоянии позволял моим остаткам разума здраво мыслить, а не накинуться на него и не… Сглатываю. Я уже давно разузнал всё о его жизни: Адам, учится на факультете информационных систем, подрабатывает официантом и каждый день со вздохом возвращается домой позже десяти вечера, приходит домой, устало кидает портфель в угол и плачется своему единственному другу — коту Джо, предпочитает сидеть возле окна и делать какие-то пометки в тетради, иногда рисуя там мелкие рисуночки: будь то грустный человек, потерянный оленёнок или истерзанная мордочка кота с одним глазом. Он любил кофе и ненавидел апельсиновый сок. Он обожал прохладные дни и никогда не накрывался одеялом. Даже когда было холодно, он весь сворачивался в комочек, но одеяло из старого шкафа не доставал.
Адам стал неотъемлемой частью моей жизни. Он стал моей жизнью. Каждый день я делал снимки: когда он шёл с работы, пил кофе в местном кафе или спал. Больше всего мне нравилось наблюдать за тем, как он выплакивался Джо. В такие моменты он выглядел особо уязвимым, и я получал нестерпимую боль, контролировал себя лишь из каких-то ничтожных остатков сдержанности, но всегда оставался стоять на месте и делать новые и новые фотографии, которые потом окажутся вложены в мой дневник, который вёлся с детства.
С некоторыми фотографиями я проводил ночи. Целовал их беспрестанно, мечтая, чтобы образ с плёнки ожил и оказался передо мной…
***
Он лежал на моих руках и умирал. Моё тело переполняли чувства и эмоции, мои глаза были полны слёз, я гладил его по голове и твердил упорное «прости». Я знал, что он не простит. Знал, что он никогда ничего мне не прощал. Я не умел показывать свои чувства, а всю злость на самого себя срывал на очередных трупах.
Каждый день после того, как я пригрозил ему смертью, и мы изображали счастливую семью, я видел его несчастные глаза, видел его взгляд, который стал ещё печальнее, чем раньше. И мне было не менее паршиво, чем ему. Я так хотел для него счастья, но просто не знал, как его предоставить. Хотя, я знал, но понимал, что счастье в его жизни возможно, но только без меня. Не было места в его жизни отбитому маньяку, прогнившему изнутри и получающему удовольствие от вида вспоротого живота или отрезанной головы. Моя зависимость делала хуже всем, но больше всего — мне.