Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира
Шрифт:
Так, жар и влага дают сангвинический темперамент, телесная жидкость которого кровь. Холод и влага производят флегматичный темперамент, а его жидкость — слизь. Жар и сухость дают холерический тип, а жидкость, вполне закономерно, — зеленая или желтая желчь. Тогда как меланхолический темперамент Роберта Бартона[86] был результатом соединения холода и сухости — воздуха и земли, а связанная с ним жидкость — черная желчь.
Человек был здоров, если все элементы находились в равновесии. Но если по какой-то причине равновесие нарушалось — немного больше тут, чуточку меньше там, — то неизменно возникали проблемы. Естественные
Еда, как и все остальное, состояла из этих же четырех элементов, что и определяло ее питательные свойства. Но более того, еда имела свои «уровни». Например, кочанная капуста, которую мы считаем простой и незамысловатой, на первом уровне обладала жаром, а на втором — сухостью. В результате капуста становилась холерической — что звучит невероятно, — а это означало, что человеку с холерическим темпераментом следовало воздерживаться от ее употребления, возможно из-за опасения, что его организм начнет вырабатывать слишком много желтой или зеленой желчи.
Однако сомнительно, чтобы средний англичанин уделял много внимания «уровням» пищи, за исключением тех моментов, когда заболевал. Безусловно, елизаветинцы, не привыкшие ограничивать себя в еде — несмотря на предупреждение Плиния, которое им было хорошо известно, о том, что «обильная пища приводит ко многим болезням», — были просто не в состоянии думать об уровнях жара, холода, сухости или «слизи», содержащихся в каждом куске пищи, который они съедали.
Судя по всему, все елизаветинцы были сангвиниками, то есть оптимистичными, крепкими, влюбчивыми и самонадеянными людьми. Считалось, у сангвиников было прекрасное пищеварение, и возможно, именно этим объяснялась способность англичан так много есть. В то время сангвинический тип описывали так: рыжеватые волосы, широкие вены и артерии, хороший пульс, отличное пищеварение, розовая кожа, предрасположенность к полноте, крепкий сон, потливость, вспыльчивость и склонность видеть как приятные, так и страшные сны. Все это подходит, по крайней мере внешне, к описанию Генриха VIII, и в меньшей степени — его дочери Елизаветы.
Но даже сангвинический тип мог впасть в меланхолию, вызванную пищей, которая провоцирует избыток черной желчи. Считалось, что к этому несчастному состоянию приводит употребление в пищу следующих продуктов: селезенки, груш, яблок (хотя печеные яблоки отлично успокаивали желудок), персиков, молока, сыра, соленого мяса, мяса благородного оленя, зайчатины, говядины, козлятины, павлина, голубей и болотных птиц, рыбы, плодящейся в стоячей воде, гороха, бобов, темного хлеба, черного вина, яблочного и грушевого сидра и специй. Если подобная пища вгоняла в тоску бодрого, энергичного и уверенного в себе сангвиника, то меланхолики «от природы» должны были просто впадать в крайнее отчаяние.
Но и сангвинику, которому позволялось есть практически все, тоже было необходимо следить за своим рационом. Чем более чистым и цельным был его «тип» или темперамент, тем «скорее он портился и заражалась его кровь»(67). Ему следовало избегать излишнего потребления фруктов, трав и корней, таких, как лук-чеснок, лук-порей, а также воздерживаться от старого мяса, мозгов и коровьего вымени. Ему следовало быть умеренным в пище и сне — в противном случае такому человеку грозило ожирение.
Флегматику, чей влажный и холодный темперамент напоминал сливы, и холерику, сухому и жаркому, как красный перец, также необходимо было соблюдать не менее сложную диету и следовать правилам, соответствующим их индивидуальным качествам и типу. Таким образом, диета и врачевание в то время были практически неразделимы. Хороший повар считался наполовину врачом, поскольку, как нам сообщает Эндрю Бурд, «главное лекарство, за исключением совета врачей, приходит из кухни. Поэтому врач и повар должны вместе консультировать больного... поскольку если врач приготовит какое-то блюдо без повара, если только он не мастер и в этом тоже, то блюдо получится неважным и пациент не сможет его есть».
Любопытно, но тогда верили, что дети рождаются флегматиками, и поэтому их кормили пищей, сочетающей свойства влаги и умеренного жара. К счастью, такой едой считались молоко — из-за убеждения, что оно связано с кровью, — сливки, сыворотка, створоженное молоко и «белое мясо», что, как нам уже известно, означало все молочные продукты. Взрослея, ребенок становился либо сангвиником, либо холериком (меланхоликов, по-видимому, было немного), и начиная с 13 лет ему разрешалось есть «более жирное мясо» и пить разбавленное водой вино. Вода сама по себе считалась «холодной, медленной, трудно усваиваемой». На самом деле, она чаще всего была не пригодной для питья.
Для новорожденных детей не было альтернативы кормлению грудью, хотя уже тогда использовали примитивную бутылочку, сделанную из коровьего рога. Младенцев из зажиточных семей отдавали кормилице и отнимали от груди не раньше, чем у них прорежутся четыре или более зуба. Вопрос о том, отнимать ли королеву Елизавету от груди в возрасте тринадцати месяцев, решался в парламенте. Но со слов кормилицы Джульетты в «Ромео и Джульетте» мы узнаем, что ее несчастной подопечной было всего три месяца в тот жаркий день, когда она кормилица впервые приложила полынь к своей груди. Учитывая, что маленькую Джульетту отняли от груди в тот самый день, когда случилось землетрясение, она должна была почувствовать себя не только покинутой, но целиком и полностью отвергнутой. Удивительно, что детские психологи не прибегли к этому факту для объяснения идеи пьесы в целом.
Но вовсе не молоко кормилицы считалось самым важным в процессе вскармливания, а ее моральные качества. Несчастный ребенок, как тогда полагали, мог впитать вместе с молоком и пороки кормилицы. Эти представления были чрезвычайно удобны для богатых и испорченных мамаш, которые могли предаваться своим порокам без всяких опасений, что некоторые из них могут перейти к их детям.
У нас нет сведений о детской смертности, но при взгляде на надгробия той эпохи становится понятно, что она была очень высокой. На это указывает и другой факт. Как только ребенок рождался — если он выживал при родах, — его сразу же крестили, чтобы не сомневаться в том, что он сможет беспрепятственно попасть на небо. Матери очень часто умирали от послеродовой горячки — инфекции, которую считали результатом холода в крестильной палате.
Если желудки детей считались флегматичными от природы, то желудки пожилых людей следовало возвращать в это состояние с помощью пищи. Для этого им советовали придерживаться диеты, предписанной детям. Сам совет было довольно хорош, хотя и был вызван, на наш взгляд, неправильными причинами. Но даже мы не сможем поспорить с советом пить вино со свининой или питаться фруктами при повышенной температуре, хотя лучшим средством от лихорадки тогда считали жемчужную пыль, растворенную в лимонном соке. Впрочем, позволить себе такое лекарство могли только богатые люди. Положение «пусть отец болезни неизвестен, но ее мать — питание» звучит достаточно современно.