Повседневная жизнь охотников на мамонтов
Шрифт:
— Айрис, пойми, я не в силах, я больше не могу... (Почему она молчит? Жабье дерьмо, — почему она молчит?!)
Даже когда его левая ладонь полностью отнялась от губ Айрис, даже когда, бессильный сдержаться хотя бы на миг, Мал рывком, от ворота, разорвал свадебную рубаху, освобождая ее тело, — Айрис не издала ни звука, не сделала даже слабой попытки оттолкнуть, или, напротив, — привлечь его к себе... Но Малу уже было все равно...
Айрис не понимала, даже не слышала слов Мала... Какой-то монотонный, усыпляющий шум... Происходящее было так невероятно, так невозможно, что ее сознание окуклилось, свернулось, сжалось в комочек,
Гул продолжался; как бы его прекратить; как бы от него уйти!.. Но вот темнота расплывается... какой-то проход, он очень глубок, но туда можно войти, сбежать от этого гудения, от этой тяжести, если поторопиться— она успеет...
Лопнула последняя жилка. Теперь Айрис уже не была крохотным, испуганным комочком, прячущимся где-то в глубинах ее тела. Тело осталось там, — бесконечно далеко; с ним что-то делают, — и пусть, это уже не имеет значения. Сама она, свободная, стремительно летела по открывшемуся пути (скорее, скорее!)— только бы успеть, только бы догнать своего Кийку!
Мал не знал, как долго это длилось. Он потерял ощущение времени, забыл об осторожности, обо всем... Сейчас и подросток мог бы скрутить его голыми руками! Застоявшееся тело никак не могло насытиться... Но вот последняя, тягучая, сладостная судорога. Он простонал и в истоме уронил залитое потом лицо на неподвижное плечо своей жены! (ТЕПЕРЬ-ТО ОНА С НИМ УЙДЕТ! ТЕПЕРЬ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА'.. ДА И РАНЬШЕ НЕ БЫЛО.)
— Айрис!
Молчание.
— Айрис, послушай! Я виноват, я был груб, но я тебя люблю. Я слишком долго ждал. Теперь ты— моя жена, и я тебя больше не обижу... Айрис, нам нужно спешить! Вставай,— я приготовил поклажу и оружие...
Мертвая тишина.
— Айрис?..
Первый охотник не вскрикнул: для этого он был слишком опытен, а опасность была повсюду! И все же какое-то время он сидел в оцепенении... Как давно она умерла?..
Впоследствии, отвечая своим сородичам на суде, которому они его предали, преступник оправдывал себя тем, что в действительности между ним и его погибшей возлюбленной не было никакого родства:
— Бывший мой вождь! Едва ли ты услышишь мои слова, а, услышав, — не поймешь. ...Ваш Закон— ложь! Брат не может взять в жены свою сестру!.. Моя кровная сестра давным-давно ушла по ледяной тропе. А твоя дочь Айрис, — чем, каким родством была она связана со мной, кроме колдунской болтовни? А вот если бы я взял в жены Серую Сову, Айому, — все сочли бы этот брак самым правильным, самым законным,— хотя Айома — дочь родного брата моей матери...
Да. И со своей личной, и с нашей, современной точки зрения, лучший охотник Рода детей Мамонта мог считать себя правым. Но не случайно на суде сородичей все его признания в страстной любви к «сестре» встречают суровый ответ: «Мужчины с этимсправляются!» и еще: «Лучше б ты ее ненавидел, тогда бы ты хоть о себе подумал...»
Мал был виновен: нарушая Закон Крови, он на деле подрывал основы самого существования — и не только своего Рода — всего тогдашнего человечества. Совсем не случайно строжайшее соблюдение принципа экзогамии стало непреложным законом всех архаических обществ — исключений практически не знают ни история, ни этнография. И дело тут вовсе не в осознанной «дикарями» опасности вырождения в результате близкородственных браков, как наивно полагали вначале европейские исследователи. Как раз от близкородственных браков экзогамия уберечь не могла. Гораздо более глубоким и значимым был ее социальныйсмысл.
В небольших охотничьих общинах эпохи верхнего палеолита отсутствие каких бы то ни было раздоров сородичей из-за женщин, равно как и восприятие каждого члена Рода как кровного «брата» или «сестры» (независимо от реальной степени родства!), было, по-видимому, главным залогом выживания. Да и мирные взаимоотношения с соседними общинами зиждились, в первую очередь, на соблюдении того же Закона. Принцип экзогамии сближал соседей, роднил их между собой — через постоянный обмен невестами... Закон Крови был тем краеугольным камнем, на котором строилась вся первобытная мораль, вся этика тогдашней жизни. Умение обуздывать свои порывы являлось, по сути, главной составляющей воспитания:
...он (Дрого) прекрасно знал, что происходит между мужчиной и женщиной, — уж это-то ему было известно задолго до Посвящения! Понимал он и другое: одна девчонка нравится больше, другая — меньше, а от третьей и вовсе с души воротит! И не обязательно та, кто милее тебе, тебя предпочтет...Ему-то самому— кто больше нравится? Нату, с которой возился Нагу-подросток, или Туйя? Конечно, Туйя! Так что же теперь,— он и Каймо должны из-за Туйи... Дрого даже передернуло от одной этой мысли! И при чем здесь это: «больше», «меньше»! Мужчине нужна женщина, — рожающая, ласковая, умелая. Разве может так быть, чтобы на все окрестные стойбища была только одна такая! Дрого невольно улыбнулся, — что за нелепица!.. Да мы все тогда поубивали бы друг друга, и ее саму бы на куски разорвали! Конечно, всякие бывают... Хочешь взять получше, — так докажи сам, что ты— мужчина! Будут уважать тебя, будут говорить о тебе хорошее,— так и девчонки заметят; почему и не должен мужчина с этим торопиться!..
Но не в этом же дело! Совсем не в этом! Ведь тот, кто был Малом, первым охотником, мог выбрать себе кого угодно! Кто бы отказал ему! А он... Дрого честно попытался представить, как бы он стал одну из девчонок своего стойбища... Нет, сама мысль об этом казалась одновременно и нелепой, и чудовищной; здесь воображение не работало...
Да, мораль всегда, в какой-то степени, «связывает» свободную волю, и первобытная мораль — не исключение. Но, преступая ее, человек, как правило, теряет что-то гораздо большее. Именно это и происходит с первым охотником рода Детей Мамонта. Не пожелав смириться со своей неудачей, презрев Закон, он затем шаг за шагом теряет понятие о каких бы то ни было законах, кроме одного — права сильного. В результате он идет от одного преступления к другому, губит и свою возлюбленную, и еще троих молодых мужчин — и навлекает на себя суровую кару:
..Лишенного имени швырнули, не развязав, прямо к общему очагу, не заботясь о том, обожгут ли угли его лицо, или нет. Говорил Йом.
— Гарт, великий вождь детей Серой Совы! Мы настигли врага,— настигли там, куда указал Колдун детей Мамонта! Анук, сын Серой Совы, бросился на него первым; он попытался взять Лишенного имени живым. Но враг был силен и опасен. Он убил Анука; мы подоспели слишком поздно!.. А на обратном пути мы нашли тело нашего брата, сына Мамонта. Враг убил и его.