Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного
Шрифт:
Что касается знати, то московские великие князья, а позже цари вводили («пускали») к себе в Думу того или иного человека и по своему усмотрению пользовались людьми, пожалованными в советники. Думный чин давал не права, а служебные обязанности. В источниках мы нигде не находим определения компетенции думных людей. Одни думцы были в наместниках в крупных городах, другие стояли во главе полков в походах, третьи ездили в посольства и т. д. Остававшиеся в Москве должны были ежедневно являться во дворец на совещания. Те из них, которым было «приказано» какое-нибудь ведомство, докладывали государю о делах своего приказа. Пределы их компетенции не были регламентированы, всё было предоставлено их такту и сообразительности. Никакой регламентации и не требовалось, поскольку они ежедневно виделись с царём и получали от него соответствующие указания. Судебник 1550 года и другие источники свидетельствуют о том, что бояре сами решали дела, «а которого дела зачем (то
Ушли в прошлое «отъезды» недовольных государем слуг: ехать было не к кому — разве что за рубеж, к великому князю Литовскому; но это уже означало измену. И родовитые, и незнатные служилые люди не имели утверждённых хартий и «вольностей», однако и здесь действовали определённые правила, которые защищали «место» лица в служебной иерархии (как говорили в то время, «за службу жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством»). Немилость была страшна, но и в этом случае имелся нужный ритуал: опального отправлялся в ссылку или отбывал в свои владения («выпадение» из череды придворных и служебных назначений уже само по себе являлось наказанием) и ожидал прощения, а духовные власти должны были «печаловаться» перед монархом о провинившихся. Нельзя было просто отрубить голову заслуженному боярину без предъявления обвинения и суда Боярской думы. А с мнением бояр приходилось считаться: в 1549 году молодой царь Иван собирался разорвать перемирие с Литвой, не признавшей его царский титул, но не решился из-за протеста бояр, ссылавшихся на неурегулированные отношения с Крымом и Казанью и невозможность войны на три фронта. Теперь же, после введения опричнины, монарх собирался отменить стеснявшие его нормы и традиции, а единственным источником права становилась его «государьская воля».
Однако царь понимал, что провести такие преобразования сложившихся отношений государя с подданными будет нелегко, — у него уже имелся опыт столкновений с княжеско-боярским окружением. К тому времени Россия несколько лет вела войну на западе за овладение землями Ливонского ордена и несколькими епископствами (на территории современных Латвии и Эстонии). Царским войскам поначалу сопутствовал успех: под их ударами орден развалился и Москва впервые получила «нарвское плавание» — выход на Балтику. Но упорное стремление Ивана Грозного завоевать «мало не вся Германия» втянуло Россию в первый в её истории большой европейский конфликт: в борьбу за экономически и стратегически важные земли Прибалтики вступили и Польско-Литовское государство, и Швеция, и Дания, и Священная Римская империя.
Начавшаяся в 1558 году война затягивалась. Обострилась и внутриполитическая борьба: в 1560 году царь отстранил от власти прежнее правительство, ключевую роль в котором играли боярин Алексей Адашев и царский духовник, священник Сильвестр. Опале подверглись фамилия Адашева и родня самого царя — бояре И. Д. Бельский и В. М. Глинский. Победы на войне сменились поражениями: после взятия в 1563 году Полоцка армия боярина П. И. Шуйского в начале 1564 года была разбита. Разъярённый царь казнил смоленского воеводу Никиту Шереметева. Бежавший тогда же в Литву боярин Андрей Курбский обвинил царя в том, что тот «мученическими кровьми праги (пороги. — И.К., А.Б.) церковные обагрил», а через несколько лет в «Истории о великом князе Московском» поведал, как в один день, 16 января 1564 года, по приказу Ивана IV в церкви во время службы были убиты бояре князь Михаил Репнин и князь Юрий Кашин. Суть конфликта якобы была в том, что царь, пригласивший Репнина на пир и, «упившися, начал и с скоморохами в машкарах (масках. — И.К., А.Б.) плясати и сущие пирующие с ним»; когда же Репнин с плачем стал говорить, что христианскому царю не подобает так себя вести, государь потребовал: «Веселись и играй с нами», — и попытался надеть на боярина маску. Тот «отверже ю и потопта»; тогда царь в гневе «отогна его от очей своих», а затем приказал расправиться с ним. Спустя несколько часов на утренней молитве был убит князь Кашин.
Казнь бояр стала грубым нарушением традиционных норм отношений между царём и его советниками. Любопытно, что сам Иван Грозный в переписке с Курбским отрицал свою причастность к ней: «Кровию же никакою праги церковные не обагряем», — хотя имена обоих бояр вошли в составленный в конце его правления «Синодик опальных» — список казнённых по его приказу людей. Репрессии вызвали протест Думы и митрополита. Конфликт вспыхнул после убийства князя Д. Ф. Овчины-Оболенского в том же 1564 году. По одной из версий, князь осмелился попрекнуть царского любимца Фёдора Басманова «гнусною содомией», тот пожаловался своему покровителю, и Овчина-Оболенский был убит псарями. Митрополит и другие бояре, по описанию немца Альберта Шлихтинга, «сочли нужным для себя вразумить тирана воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка». «Несколько поражённый этим внушением и особенно тревожимый стыдом пред верховным священнослужителем, он (царь. — И.К., А.Б.), не находя никаких причин к оправданию, подал надежду на исправление жизни и в продолжение почти шести месяцев оставался в спокойствии. Между тем среди этого нового образа жизни он помышлял, как устроить опричнину, то есть проворных или воинов, стражей своего тела или, скорее, покровителей своей тирании, как бы убийц, чтобы под защитой их охраны явиться на всеобщее избиение», — описывал эту историю немец-опричник {2} .
Открытое выступление главы церкви и части бояр против казней поставило царя в неловкое положение и показало ему, что «выводить измену», оставаясь в привычном придворном окружении, будет затруднительно. Но Иван IV сумел предпринять решительные и неожиданные меры — и выиграл. Но теперь надо было закрепить успех. Иван приступил к созданию своего опричного владения.
Прежде на Руси опричниной называли часть княжества, которую после смерти князя оставляли его вдове, отдельно от полагавшихся сыновьям уделов. Вдовья часть, таким образом, выделялась «опричь» всего княжества и после смерти вдовой княгини заново делилась между её детьми. Теперь же такой особый удел потребовал для себя здравствующий природный государь, не отказавшийся при этом и от контроля над другой частью своего царства.
Искусный и гибкий политик, царь понимал, что сломить почтительно, но твёрдо выказанное сопротивление знати можно, только расколов столетиями складывавшийся «государев двор» — военно-административную корпорацию слуг московских князей, насчитывавшую несколько тысяч человек. Её составляли члены старых боярских родов (Шереметевы, Морозовы, Салтыковы, Пушкины, Годуновы, Бутурлины, Захарьины-Кошкины и др.), добровольно и поневоле переходившие на московскую службу князья ярославские (Курбские, Сицкие), Оболенские (Долгоруковы, Репнины), суздальские (Шуйские), ростовские (Темкины, Лобановы), а также отпрыски литовской династии Гедиминовичей (князья Голицыны, Куракины, Хованские, Трубецкие) и их бояре. Из этого круга выходили наместники, воеводы, послы, их помощники и подчинённые. Менее знатные слуги составляли «государев полк» — основную, наиболее надёжную часть московского войска. Наконец, сюда же входили члены дворцовой администрации: дьяки, казначеи, дворские, ключники. Выросший вместе с небольшим когда-то княжеством, «государев двор» был тесно связан с династией земельными пожалованиями и наследственной службой. Он был опорой московских князей в борьбе за первенство в Северо-Восточной Руси — но теперь стеснял действия мечтавшего о «вольном самодержавстве» государя.
Теперь царь замыслил создать новый фундамент своей власти. Еще в начале 60-х годов XVI века недовольные, бежавшие за границу, упрекали Ивана в том, что он ищет себе опору в чиновничестве, выдвигая и возвышая его в ущерб родовитой знати и вообще благородному сословию. Так думал не один Андрей Курбский. Бежавший от царского гнева царя «сын боярский» Тимофей Тетерин язвительно писал преемнику Курбского на посту ливонского наместника боярину Михаилу Яковлевичу Морозову: «Есть у великого князя новые верники — дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину себе емлют, у которых дьяков отцы вашим (то есть боярским. — И.К., А.Б.) отцам в холопстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».
Но одними дьяками было не обойтись. Поэтому царь решил «себе и на весь свой обиход учинити особной, а бояр и околничих и дворецкого и казначеев и дьяков и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских и столников и стряпчих и жилцов учинити себе особно; и на дворцех, на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном, учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей на всякой обиход, да и стрелцов приговорил учинити себе особно». Определил царь и земли, которые пожелал взять в опричнину: ряд северных и центральных уездов страны. Разделённой оказалась и столица: в опричнину были взяты некоторые районы Москвы, где царь решил устроить свою опричную резиденцию.
«Опричный двор, враждою окружённый»
«…Он снёс затем несколько тысяч строений и назначает место для дворца в отдалении возле реки Неглинной, омывающей Китай-город и впадающей также в знаменитую реку Москву, от которой называется обширный город Москва; она дала это имя московитам, так как иначе они называются руссами или рутенами. Так вот в этом месте он выстраивает обширный дворец и окружает его высокой стеною, чтобы жить там пустынником. По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричнину, то есть убийц, и связал их с собой самыми тесными узами повиновения», — описал начало строительства нового опричного дворца приближённый царя, иноземец Шлихтинг {3} .