Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
Шрифт:
Законы жанра требовали от автора путевых записок объяснений относительно причин, заставивших его покинуть дом, и цели, которую он ставил перед собой как наблюдатель. Шевырев говорит об этом ясно и откровенно.
«Мне нужен был отдых от трудов академического года. Я хотел согласить его с занятием по сердцу. Ни на чем нельзя так отдохнуть человеку, утомленному кабинетной жизнью, как на пути скором и деятельном. Здесь мысль, не прерывая своего занятия, живет внешними предметами. Впечатления сменяются быстро, душа, освежившись, бодрей возвращается в свой внутренний мир.
Я имел цель, предположенную в своей поездке, но не пренебрегал ничем, что любопытного попадалось на пути. Пускай рассказ мой будет верной, незатейливой копией с самого странствия. Мыслящая беседа с замечательным человеком, живые речи простолюдинов, местность природы, впечатления городов и сел, памятники Древней
Стремление лучше узнать Россию, странствуя по ее просторам, для многих стало не только темой летнего отпуска, но важнейшим императивом поведения. Служивший чиновником в Министерстве внутренних дел Иван Аксаков, отказываясь от выгодных в карьерном отношении должностей, в письме отцу в начале 1849 года так формулировал цель своей службы: «Я хочу ездить по России, и только» (2, 480).
«Мы как-нибудь предпримем вместе путешествие по России: надо, чтобы Вы увидали Россию как она есть и остались верны своей любви к ней и веры в нее, несмотря на безобразную подчас действительность», — писал он своей невесте Анне Тютчевой несколько лет спустя (4, 327).
Среди дворянства находились люди, которые уходили странствовать по России, преследуя прежде всего познавательную цель. Об одном из таких оригиналов, князе Юрии Александровиче Оболенском (1825—1890), рассказывает Иван Аксаков в письмах отцу, написанных осенью 1846 года.
«После обеда, часу в шестом, вдруг получаю записку от Юши Оболенского, просит меня к себе. Я чрезвычайно ему обрадовался. Вообразите, что он теперь путешествует пешком по России и сделал до 700 верст. Был в Ростове, в Орле, в Туле; теперь пришел пешком из смоленской деревни своей сестры прямо в Лаврентьевский монастырь, где похоронены его мать и сестра, оттуда в гостиницу, куда я приехал к нему. Из Калуги он пешком же отправляется в Москву. Ходит себе один, с котомкой за плечами… Молодец!» (2, 311).
Подсмеиваясь над некоторыми чертами характера Оболенского, Аксаков при этом замечает: «Однако, несмотря на это, он скорее нас решился на такое дело, к которому мы, толкующие о народе, приступить не можем. Именно — путешествие пешком по России под видом богомольца. Если я не поеду в чужие края, то на будущий год отправлюсь пешком в Киев, разумеется, не для богомолья, но так, ради путешествия и любознательности. Оболенский даже может Вам рассказать теперь много замечательных вещей про народ и быт народный» (2, 314).
Заметим, что ходивший с котомкой по Руси Юша Оболенский принадлежал к древнейшей аристократической фамилии. Отец его был в свое время калужским губернатором…
Карамзин поднял шлагбаум для русских путешественников не только своими «Письмами». Не меньшее значение для пробуждения интереса к собственной стране имела его «История Государства Российского». По словам Пушкина, «древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом» (151, 140).
Эта находка с неизбежностью повлекла за собой стремление к открытию исторического значения в памятниках старины, народных обычаях и многом другом. Иван Аксаков едет изучать повседневную жизнь русского народа и других народов России, Петр Киреевский собирает народные песни, Шевырев отправляется выявлять в далеких монастырях художественные ценности и исторические документы, Андрей Муравьев находит необычайную красоту в православном богослужении и описывает святые места России, Гоголь изображает мир русской провинции, Соллогуб делает главным героем своего повествования саму русскую дорогу с бесконечной сменой картин и образов…
Итак, во второй четверти XIX века происходит взрыв интереса к путешествиям по России. Словно проснувшись после долгого сна, творческие люди видят перед собой огромную, таинственную и прекрасную страну — Россию.
В разные моменты развития общества интерес к познавательным путешествиям то усиливается, то ослабевает. Однако он никогда не исчезает полностью. Стремление к осмысленному перемещению в пространстве заложено в природе человека. Познавательная цель нередко бывает лишь бессознательным прикрытием для истинной цели, имя которой — «охота к перемене мест». Что до конкретной цели путешествия, то она всегда найдется. «Не будучи нигде, цель может быть — везде!» (Бодлер).
Человек, которым овладел «дьявол путешествия» (Т. Готье), подобен одержимому манией преследования. Тот видит во всем грозящую опасность, а этот — намек на цель для путешествия. Далеким маяком светит ему название какого-нибудь захолустного городка. Невнятная Няндома или спотыкающаяся Кондопога, далекое Чарозеро или город с названием Буй…
Этот таинственный механизм выбора дороги раскрыл французский писатель и путешественник Теофиль Готье.
«Как это бывает? Названия некоторых городов неотвратимо занимают наше воображение и годами, словно таинственная мелодия, звучат в ушах, как однажды заученная музыкальная фраза, от которой невозможно отделаться. Такое странное наваждение известно всем, кого внезапно и мгновенно созревшее решение неотступно гонит к экзотическим местам из границ родной земли. Вы работаете, читаете, развлекаетесь или переживаете горестные минуты, а демон путешествий все нашептывает вам слова заклинаний, и вот, наконец, вы уступаете соблазну. Самое мудрое — по возможности меньше сопротивляться искушению, дабы быстрее от него избавиться. Как только внутренне вы решились, ни о чем больше не беспокойтесь. Положитесь на духа, вселившего в вас мечту. Под его колдовским воздействием устраняются препятствия, развязываются узлы и вам все разрешается. Деньги, которых обычно нет на самую добропорядочную и законную необходимость, радостно приплывают сами собой с готовностью послужить вам поддержкой; паспорт разукрашивается гербовыми марками в дипломатических миссиях и посольствах, ваше белье само укладывается в чемоданы, и вы неожиданно обнаруживаете, что располагаете как раз дюжиной новых сорочек, черной фрачной парой и пальто на случай любой непогоды» (41, 349).
Глава вторая.
Сборы в дорогу
Для общества, сохранявшего патриархальный уклад жизни, отъезд из дома даже на сравнительно небольшое время (например, на лето в деревню) был значительным событием. Особенно ярко оно отражалось в детской памяти. Вот как вспоминал об этом младший брат великого писателя Андрей Достоевский.
«Но вот, наконец, настал и желанный день; кибитка с тройкой хороших пегих лошадей приехала в Москву с крестьянином Семеном Широким, считавшимся опытным наездником и любителем и знатоком лошадей. Кибитку подвезли к крыльцу и уложили в нее всю поклажу. Оказалось, что это был целый дом — так она была вместительна. Куплена она была у купцов, ездивших на ней к Макарию. — Вот все готово! Приходит отец Иоанн Баршев и служит напутственный молебен; затем настает прощанье, мы все усаживаемся в кибитку, кроме маменьки, которая едет с папенькой, провожавшим нас в коляске. Но вот и Рогожская застава! Папенька окончательно прощается с нами, маменька, в слезах, усаживается в кибитку, Семен Широкий отвязывает укрепленный к дуге колокольчик, и мы трогаемся, долго махая платками оставшемуся в Москве папеньке. Колокольчик звенит, бубенчики позвякивают, и мы по легкой дороге, тогда, конечно, еще не шоссированной, едем, любуясь деревенскою обстановкою» (54, 53).
Заботы о сборе семейства в дорогу выпадали главным образом на долю чадолюбивой матушки. Ей следовало подумать о множестве вещей, необходимых в дороге. Отец принимал на себя попечение о лошадях и повозке.
«Сборы в дорогу начинались за несколько дней. Мать аккуратно сама укладывала вещи и белье в огромный красный деревянный, обитый жестью дорожный сундук, еще старых времен. Горничная Анюта с характерным постукиванием гладила в передней гору выстиранного белья, от которого поднимался пар, с приятным “чистым” запахом; в кухне жарились цыплята и пеклись особые “дорожные” пирожки и яйца; отец совещался с Гаврилой: кого запрячь в тройку в тарантас, кроме гнедого четверика в коляску, а кого — пару в телегу — под вещи, “чтобы не отставали”. Накануне дня, назначенного для отъезда, наше — детей — нетерпение доходило до последнего предела. Сидеть смирно мы были уже не в силах, идти из дома гулять — не тянуло, мы беспрерывно бегали, всем мешая, угрозы нас не взять не действовали, бегали из дома на кухню, откуда нас выгонял суровый Артамоныч, а с кухни в конюшню, вернее в каретный сарай, где Гаврила осматривал и подмазывал экипажи и охотно отвечал на все наши вопросы: кто пойдет в корню в тройке, а кто на пристяжке, и пойдет ли в четверике наш любимец гнедой злой Графчик (купленный у Толстых)… Если накануне было пасмурно (в дождь не выезжали), то было страшно, что не поедем. И на другой день, проснувшись ни свет, ни заря, первым делом бежишь босиком к окну: “Ура, солнце, едем!” Выезжали после раннего обеда. Все садились, минуту молчали, она казалась нам очень долгой, вставали, крестились на иконы, прощались с оставшейся прислугой — и в путь» (207, 111).