Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного

Мантран Робер

Гораздо ближе к реальностям жизни профессии языджи, публичного писца, и арзухалджи, составителя жалоб, прошений, заявлений и тому подобных документов. Последняя профессия регламентирована: ею не может заниматься первый встречный и где ни попадя. У каждого арзухалджи должна быть своя лавка в указанном властями месте, где он и удовлетворяет общественные нужды под бдительным оком фискальных агентов мухтесиба. Но это — в идеале, в действительности же народный жалобщик занимается своей работой где угодно, но только не в предлагаемом ему месте. Во всяком случае, значительная часть людей этого рода умственного труда выполняет свои обязанности перед заказчиками во дворах мечетей, около медресе и у стен судебных учреждений, на рынках и чуть ли не на пороге резиденции великого визиря. В XVII веке многие из них предпочитали в качестве постоянного места своей работы какое-нибудь уютное кафе ^{282} .

Все вышеупомянутые корпорации состоят исключительно из мусульман, что вполне логично: неверным категорически запрещено вторгаться в исламскую религию и во все смежные с ней

области.

Зато «научные» профессии имеют более смешанный характер и даже представляются некоторым как поле деятельности для немусульман: речь идет прежде всего о профессиях врача, хирурга и окулиста.

Медицина в исламском мире, ставшем в этой области преемником достижений древних греков и средневековых арабов, пользуется очень большим почетом. Впрочем, в османскую эпоху медицина, по всей видимости, больше влечет к себе греков и евреев, нежели турок. Так, один документ, датированный 1700 годом ^{283} , показывает, что среди выдержавших экзамен соискателей на звание лекаря имелось 5 мусульман, 5 греков, 13 евреев и 1 армянин. Довольно часто еврей оказывается в должности главного врача при дворе Великого Господина. Национальная принадлежность хирургов более разнообразна: среди 28 практикующих хирургов, получивших в 1700 году разрешение на открытие «лавки», мы находим имена 4 мусульман, 12 греков, 8 евреев, 1 армянина, 1 француза ^{284} и 2 англичан.

Есть еще и аптекари, и некоторые из них — иностранцы. Но последние иногда рассматриваются как опасные новаторы: указ Ахмета III (1704) запрещает употребление новых ввозимых лекарств и предписывает закрытие аптек, заведенных «франками» в Стамбуле и его окрестностях. Несмотря на запреты, медикаменты все же импортировались из Европы, особенно из Венеции. На это указывают многие венецианские документы, в которых имеются, помимо прочего, указания на отправку лекарств венецианского производства великому визирю Кёпрюлюзаде Фазилю Ахмет-паше ^{285} .

Совсем иное поле деятельности отведено фокусникам, акробатам и вообще всякого рода «затейникам», число которых в Стамбуле достигало 15 тысяч. Они распределяются по нескольким группам. Первую из них составляют канатоходцы и акробаты. Это по большей части турки или арабы, но есть среди них также персы, индийцы, греки и йеменцы. Они постоянно принимают участие в празднествах, а в середине XVII века их признанный корифей Ускюдарли Мехмет Челеби завоевал огромную популярность своими выступлениями на Ипподроме. За ними идут ярмарочные фокусники, чудодеи, кукловоды-петрушечники и особенно постановщики представлений китайского театра теней, получивших в Турции название « карагёз». Сначала турки, а вслед за ними и другие обитатели восточного Средиземноморья показали себя большими любителями этого жанра. Нет такого квартала в Стамбуле, где не было бы своего театра карагёза, причем представления устраиваются главным образом (но не только!) по ночам в месяц рамадан. Эвлийя Челеби говорит о существовании еще двенадцати групп «затейников», но не указывает их названий и не раскрывает их репертуар. Они тем не менее всегда участвуют в праздниках, которые устраивают султан и представители знати по различным поводам (обрезание сына, назначение на должность и т. п.). Гостей надобно развлекать и забавлять — вот почему эти шуты, фигляры, комедианты просто незаменимы. Далеко не всегда их представления походят на добропорядочные «семейные спектакли». Некоторые из них имеют дурную репутацию распутников и извращенцев, так что им частенько приходится играть роль «любовников на час» не на сцене. К тому же разряду нужно присовокупить вожаков медведей, цыган и дрессировщиков птиц или, точнее, дрессировщиков соловьев — тех, «кто поставляет соловьев, первоклассных певцов» ^{286} .

Более высоким общественным статусом, сравнительно с описанным разрядом, пользуются музыканты, число которых в Стамбуле достигает 6 тысяч. Они подразделяются на две группы. Первая охватывает тех, кто состоит на государственной службе ( мехтер); это те, что исполняют утренние серенады во дворце султана и фанфарами будят его обитателей, призывая их к утренней молитве. Вторая группа состоит из, так сказать, «частных» музыкантов, организованных в рамках 71 корпорации, причем все они подчиняются общему руководству сазендебаши. Поле деятельности этих «частных» музыкантов весьма широко: их постоянно приглашают на семейные торжества, на радения орденов, на народные увеселения, на праздники корпораций. Богат и набор музыкальных инструментов — в нем есть место для струнных, духовых и ударных, так что трудно сказать, каким именно отдается предпочтение. Среди музыкантов много как мусульман (это по преимуществу турки и арабы), так и немусульман (преимущественно греки и евреи). Корпорации музыкантов вызвали к жизни корпорации изготовителей музыкальных инструментов — впрочем, довольно немногочисленные.

Все эти люди, занятые в сфере развлечений, находят источник своего существования, помимо прочего, в том, что образованные турки (а их не так мало) очень увлечены поэзией, музыкой и их восприятием в узком интимном кругу ( сохбет), и в том, что некоторые из них, подражая султану, поддерживают поэтов и музыкантов — примерно так, как содержат свою свиту, состоящую из приближенных и рабов. Нужно, однако, отметить, что значительная часть «развлекателей», в огромном количестве собравшихся в Стамбуле, характеризуется более чем сомнительным моральным обликом. А это дало основание обвинять столицу середины XVII века (особенно при правлении султана Ибрагима I Безумного) в том, что она превратилась в город порочных наслаждений, знаменитый лишь коррупцией и беспримерным падением нравов.

Остается упомянуть некоторые городские профессии, которые никак не желают укладываться в какие-либо определенные категории.

Во всем мусульманском мире нет города,

который бы страдал от отсутствия такого традиционного учреждения, как хамам— бани. Для мусульман некоторые обязательства по поддержанию телесной чистоты следуют из предписаний религии. Таковы ритуальные омовения перед чтением молитв. Распространение хамамов находится, несомненно, в прямой зависимости от необходимости следовать этим предписаниям. В Константинополе византийской эпохи имелись, конечно, бани и термы, но не в большом количестве. Османы же умножили их в такой степени, что Эвлийя Челеби отмечал в середине XVII века наличие в самом городе 61 публичной бани, да еще 50 — в его пригородах, не считая частных хамамов в султанских дворцах и особняках знати. Если же принять во внимание хотя бы только эти частные бани, то общее их число возрастет примерно до 150 ^{287} . Хамамы Стамбула открыты для всех жителей столицы в принципе. Переходя же от принципа к его практическим приложениям, легко обнаружить, что они все же делятся на категории в зависимости от социальной принадлежности посещающей их публики. Некоторые из них обслуживают неверных, но и они могут принимать мусульман в дни и часы, определенные мухтесибом и в соответствии с утвержденными им же правилами. Так, возбраняется брить мусульманину голову той же бритвой, что служила для бритья головы неверного или шелудивого; полотенца, которыми вытираются мусульмане, должны явно отличаться от тех, коими пользуются неверные ^{288} . Женщины тоже посещают хамамы — в дни и часы, когда эти учреждения закрыты для мужчин. Так как «банные дни» стали насущной потребностью всего городского населения, хамамы попали под строгий надзор мухтесиба, а правила пользования ими включаются в ихтисаб.

Далеко не все городские жители имеют материальную возможность воспользоваться в полном объеме услугами, которые предлагают владельцы хамамов, — такими, как мытье, массаж, бритье, удаление волос с корнем и т. д. У каждой такой услуги своя цена, и общая сумма рискует оказаться непомерно большой. Поэтому небогатый люд (а он-то и составляет большинство посетителей) довольствуется, как правило, лишь мытьем. Однако и бедный человек находит возле хамама продавцов снадобья, удаляющего волосы, и бродячих цирюльников, готовых тут же, на улице, постричь его и придать его бороде почтенный вид ^{289} . Имеется, впрочем, и другой разряд цирюльников: это владельцы собственных цирюлен, причем в набор услуг, предоставляемых ими, входит помимо стрижки, бритья головы и бороды еще и операция обрезания, поэтому такого рода цирюльник именуется сюннетджи— «совершающий операцию обрезания».

На две категории подразделяются и водоносы ( сака) — профессия, в изучаемую эпоху очень распространенная как на Востоке, так и на Западе. Хотя фонтаны в Стамбуле имеются во множестве, всегда находится большое количество желающих воспользоваться услугами водоноса, который целый день постоянно снует по кварталу между фонтаном и домами заказчиков. Грань между категориями проходит по способу доставки воды: одни используют силу животного, обвешанного бурдюками и кувшинами, и они составляют, так сказать, аристократию корпорации водоносов; другие же — водоносы в буквальном смысле слова. Последние преобладают в кварталах бедноты — с бурдюком на спине они медленно бредут по улице, оглашая ее характерным для них криком. Эта корпорация, в отличие от прочих, не проводит для новичков никаких испытаний на профессиональную пригодность, рекрутируя их за счет недавно переселившихся в столицу деревенских жителей. Другим выходцам из того же социального слоя еще не утраченные навыки крестьянского труда помогают освоиться с обязанностями садовника (сады и огороды окружают город). И еще одна профессия, в которой преобладают вчерашние провинциалы: каикджиили перемеджи— лодочники-гребцы, перевозящие на своих суденышках пассажиров и товары с одного берега Золотого Рога или Босфора на другой. Отсутствие мостов очень способствует их труду.

Все эти профессии позволяют лицам определенной (низкой) социальной категории зарабатывать себе на жизнь. Как бы мал ни был их заработок, он все же представляет собой достаточное средство борьбы против нищенства, которое, как кажется, не получило широкого распространения в столице Османской империи. Если здесь и имеются нищие, то они появляются вовсе не в том виде, в котором на Западе привыкли воспринимать их собратьев. Это скорее бедные люди, взятые на прокормление благотворительными организациями или, говоря более определенно, имаретами или народными кухнями, раздающими еду бесплатно. Впрочем, турок, и помимо этих организаций, милосерден, как отмечает Бертрандон де ла Брокьер: «Это чистосердечные и сострадательные люди. Я часто видел: когда мы вместе ели, а мимо нас проходил бедный человек, они приглашали его разделить трапезу, что у нас вовсе не принято» ^{290} . Де Корменэн уточняет: «Не думаю, чтобы во всем мире отыскалась более милосердная нация, чем эта. Поэтому-то не видать в Турции бедняков, выпрашивающих милостыню с протянутой рукой: как только кто-нибудь из них впадает в крайнюю нужду, ему немедленно оказывают помощь его соседи» ^{291} . Процитируем еще одно суждение: «Не нужно думать, что в тех странах можно где-нибудь натолкнуться на толпу нищих, выставляющих напоказ ради милостыни все свои телесные уродства и стенающих по поводу своих несуществующих болезней, как это случается в христианских странах и, главным образом, во Франции, Испании или Италии: там бы их не поняли» ^{292} . Веком позже дю Луар свидетельствует: «Здесь почти не видно нищих, и они не пристают к прохожим так назойливо, как к этому приучены бездельники оборванцы во Франции; здесь бедные бесплатно прокладывают дороги, соединяют их, подводят к общественным зданиям — с тем, чтобы получить право на вспомоществование, которое им оказывается богатыми людьми» ^{293} .