Повседневная жизнь в эпоху Жанны д'Арк

Дефурно Марселен

В 1454 г. в Труа (Шампань), в воскресенье после Обрезания Господня «те, что из капитулов церквей Св. Петра, Св. Стефана и Св. Урбана, на всех перекрестках громогласно сзывали народ в самое людное место города, и там на высоких подмостках представили некую игру, неявно порицая и оскорбляя епископа и самых именитых священнослужителей собора, которые, в силу Прагматической санкции [14] (изданной в 1438 г. Карлом VII), требовали отмены «Праздника Дураков». В частности, в этой игре были представлены три персонажа, именовавшиеся «Лицемерие», «Притворство» и «Хитрость», которых присутствующие восприняли как епископа и двух каноников, пожелавших воспрепятствовать устройству праздника, «чем слышавшие это люди были недовольны и возмущены» 15. К тому же году относится запрет епископа Меленского, направленный против «этих нагих или бесстыдно одетых людей, которые разъезжают по городу и возят свой театр на телегах или прочих непристойных повозках, чтобы низкими и позорными представлениями возбуждать смех толпы». Но Дураки нередко пользовались покровительством государей и, несмотря на церковное осуждение, мы видим, как

Филипп Добрый подтвердил – в стихах – привилегии Дураков из герцогской капеллы:

14

Прагматическая санкция – ордонанс Карла VII, обнародованный 7 июля 1438 г. В нем король объявлял о действии на территории Франции ряда канонов, принятых на Базель-ском соборе и ограничивающих власть папы Римского: провозглашалось главенство соборов над папой, отменялось право понтифика раздавать бенефиции и назначать на церковные должности. Прагматическая санкция положила начало независимости французской церкви от Рима – галликанству.

Пожелаем, согласимся и даруем,

От своего имени и от имени наших преемников,

От названных выше сеньоров,

Чтобы этот праздник отмечался

На веки вечные в один из дней года…

Такие же труппы, иногда постоянные, а иногда временные, готовили в течение долгих месяцев представления мистерий, инсценировки священной истории или «Золотой легенды» (житий святых), или же моралите, в которых расцветал аллегорический дух той эпохи.

Случалось, что постановку мистерии брал на себя ремесленный цех или братство: в 1443 и 1450 гг. «парижские башмачники» устроили и представили мистерию о святых Крипине и Крипиниане, покровителях своего цеха. Для представления главной мистерии, «Мистерии Страстей», – этот сюжет преобладал в религиозном театре, равно как и в пластических искусствах, – в Париже и других городах создавались особые братства. «Братства Страстей» появились в Париже в царствование Карла VI и получили своего рода монополию на представление религиозной драмы, при этом постоянно сотрудничая с «Беззаботными ребятами», поскольку серьезный спектакль то и дело перебивался комическими интермедиями. Клирики нередко становились участниками мистерий, поскольку к представлениям этого рода Церковь не проявляла такой враждебности, как к светским. В городе Бар-сюр-Об каноники церкви Сен-Маклу получили от епископа Лангрского разрешение «представлять и рассказывать с различными костюмами и персонажами на городских площадях». Во время представлений «Страстей» в Меце между 1409 и 1437 гг. роли Христа, Св. Иоанна, Иуды и Тита исполняли священники. Актерами часто становились и законники, адвокаты и прокуроры; мы встречаем здесь даже простолюдинов, выбранных, должно быть, за их талант.

Накануне представления, после того как о нем оповестили, расклеив афиши и протрубив на всех перекрестках, устраивался генеральный «показ» всех актеров, которые при полном параде шли по улицам города, а иногда и везли повозки с декорациями, где должно было происходить действие. Само представление, как правило, продолжалось несколько дней даже в том случае, если речь шла об одном произведении. В моралите «Праведник и мирянин» насчитывалось не менее двадцати пяти тысяч стихов… Но непомерной длиной отличались главным образом мистерии: в «Страстях» на самом деле рассказывалось обо всей жизни Христа, чему нередко предшествовали пророчества из Ветхого Завета и к чему нередко прибавлялось все, что говорится в апокрифических Евангелиях. Основное действие перебивалось «вставками», которые должны были оживить внимание публики; такие вставки были искусственно к нему привязаны наподобие балетных эпизодов в современной опере. Это могли быть торжественные выходы или парады, в которых появлялись экзотические животные – слоны, верблюды; или же сценки в лавках и кабаках, комические интермедии, сражения или штурмы городов при помощи огня, а иногда и артиллерии – даже в том случае, если речь шла о взятии Иерусалима римлянами… Наконец, все представление неизменно бывало с «начинкой», то есть между серьезными произведениями, мистериями или моралите, вклинивались фарсы и соти. В 1447 г. в Дижоне исполнителями были «некоторые монахи из ордена братьев-кармелитов, некоторые священники, а также некоторые миряне… и помимо мистерии показали некий фарс, примешанный к ней таким образом, чтобы пробудить или рассмешить людей…»

Продолжительность спектакля требовала делить его на «дни», каждый из которых включал в себя одно утреннее и одно вечернее представление. Антракт нередко бывал очень коротким, если судить об этом по одной из формулировок, к которым прибегали для того, чтобы объявить перерыв:

Все те, кто находится здесь внутри

И желает подкрепиться,

Пусть сделают это без промедления

В течение получаса.

В конце вечернего представления зрителям рассказывали содержание следующего эпизода:

Завтра мы покажем, каким образом

Иерусалим был осажден

И полностью разрушен.

Приходите и не опаздывайте.

Масштаб зрелища и количество зрителей лишь в исключительных случаях позволяли давать представления в замкнутом пространстве (тем не менее «Братство Страстей» в Париже использовало госпиталь при церкви Троицы). Подмостки, на которых устраивалась сцена и галереи, где размещались наиболее знатные зрители, строились под открытым небом; позади галерей были скамьи для прочей публики.

Декорации включали в себя сразу несколько «мест» или «mansions» (помещений), в которых происходили главные эпизоды спектакля; рай и ад в мистериях были расположены в противоположных концах сцены, между ними размещались «mansions», изображавшие Назарет, Иерусалим, гору Фавор и т. д. Тем не менее

число их все-таки было меньше числа сменявшихся мест действия, и потому одна и та же декорация изображала различные места, а для того, чтобы зритель не запутался, вывешивались таблички.

Постановщики изо всех сил старались оживить эти достаточно примитивные декорации и произвести впечатление на зрителей. Театральные механизмы позволяли делать полную перемену декораций на глазах у зрителя: превращения, подъемы, появления; для того чтобы изобразить море или показать, как прибывают воды Потопа, использовались большие резервуары; фейерверки озаряли рдеющее устье ада, откуда вырывались серные пары. В мистерии Воскресения (середина XV в.) декорация ада включала в себя укрепленную башню, колодец (куда Иисус сбрасывал Сатану) и вход в виде пасти, которая распахивалась и захлопывалась. Когда Христос устремлялся к вратам ада, чтобы разбить их, «все черти, за исключением Сатаны, собирались у входа в ад, а там должны были знаками показывать ужас и изумление, выставляя для защиты кулеврины, арбалеты и пушки». Перемена «при поднятом занавесе» производилась в ту минуту, когда Христос разбивал врата; черная завеса, скрывавшая лимб, раздергивалась, и зрители видели находившиеся за ней «души», окутанные прозрачной тканью.

Намеренный анахронизм, состоявший в использовании артиллерии в мистериях, проявлялся и в костюмах актеров, в которых, за редчайшими исключениями, не было и намека на местный колорит. Зато, когда речь шла, к примеру, о представлении сцен мученичества, исполнители были предельно реалистичны; в самом деле, для того чтобы задеть чувства публики, привыкшей к суровой жизни в ту эпоху и в том обществе, где царило насилие, никакие эффекты не казались слишком грубыми. И иногда такой реализм приводил к самым неприятным для актеров последствиям. В 1437 г. в Меце кюре Николь, исполнявший в Мистерии Страстей роль Христа, «едва не умер на кресте, потому что сердце у него не выдержало, и он умер бы, если бы ему не оказали помощь… И в той же игре был еще другой священник, по имени сеньор Жан де Миссей, исполнявший роль Иуды; из-за того что слишком долго оставался повешенным, он также оцепенел и едва не умер, потому что сердце у него не выдержало, и его поспешили вынуть из петли и унесли в другое место неподалеку, чтобы там растереть уксусом и другими средствами и тем самым привести в чувство». А после того как зритель с содроганием смотрел на пытки или трепетал, глядя на муки ада, спектакль завершался веселой сценкой, успокаивающей умы. Затем толпа расходилась, обсуждая представление, насмехаясь над актерами, сошедшими со сцены в реальную жизнь, и отпуская грубые шутки насчет тех самых эпизодов, которые всего каких-то несколько минут назад так его трогали и волновали. Повседневная жизнь входила в свое русло…

Романтизм с удовольствием и подробно изображал жизнь «дворов чудес», чья отталкивающая живописность в нашем представлении неотделима от городской жизни конца Средневековья. С другой стороны, необычная судьба Франсуа Вийона придала некий ореол низам современного ему общества и надолго привлекла внимание эрудитов к темному миру оборванцев, бродяг и сутенеров, с которым он был связан и чьи жаргоном пользовался в своих сочинениях.

Тем не менее существование таких «опасных классов» не является чертой, свойственной лишь той эпохе: бродяжничество, попрошайничество и разбой были незаживающей язвой средневекового общества, и сама частота, с которой появлялись королевские указы, направленные на то, чтобы пресечь злоупотребления в этой области, указывает на неспособность государственной власти покончить со всем этим злом. И все же представляется несомненным, что война и различные смуты, тревожившие Францию в течение более чем столетия, способствовали увеличению числа темных личностей. Перемирия, на время приостанавливавшие войны, «выбрасывали на улицу» людей, привыкших к суровой жизни и не склонных, да и не способных заново привыкнуть к размеренному существованию. «Некие люди, пришедшие с войны, – пишет Матье Эскуши, – исполненные злой воли и намерений, отправились на рынки в различных местах Франции и Нормандии, с фальшивыми лицами (это означает, что они были в масках), чтобы нельзя было их узнать, и там множество раз грабили и обирали торговцев». Преступниками делались и те, кого война разорила, выгнала из дома, сделала изгоями. Наибольшая часть этих людей, живущих вне законов и обычаев общества, стекалась в города. Средства к существованию они – по крайней мере, так считалось – добывали попрошайничеством, которое воспринималось не как порок, а едва ли не как нормальный образ жизни, поскольку давало возможность другим проявить христианское милосердие, заняться благотворительностью. Стремясь подчеркнуть роскошь и великолепие Парижа начала XV в., Гильберт Мецский не преминул сообщить, что там было восемьдесят тысяч нищих. Если это число и является непомерным преувеличением, оно тем не менее указывает на то, каким значительным был «класс нищих», немаловажный элемент городского населения.

Но чаще всего попрошайничество лишь прикрывало еще более заслуживающую порицания деятельность, а во многих случаях и само по себе являлось систематической эксплуатацией доверия людей. В текстах того времени мы можем найти множество рассказов о фальшивых нищих, выставляющих напоказ поддельные увечья и поддельные раны. В королевском указе Карла VII, направленном против «caimans ou belistres» (жуликов), перечислены кое-какие ухищрения, к которым прибегали «мошенники и мошенницы», «притворявшиеся, будто не могут двигать членами, без надобности опиравшиеся на палку и прикидывавшиеся дряхлыми и немощными, изображавшие кровавые раны, паршу, коросту, чесотку, опухоли у детей, налепляя для этого тряпки, разрисовывая кожу шафраном, мукой, кровью и прочими лживыми красками; а также с цепями на руках, обвязанными головами и в грязных, липких, мерзких лохмотьях являвшиеся даже в церковь, и в таком виде они валялись посреди самой большой и людной улицы или на пути у самой большой компании или общества, какие только удавалось найти, например у процессии, и пускали изо рта и ноздрей кровь, сделанную из ягод или киновари, и все это делалось для того, чтобы неправедным образом выманить подаяние, которое причитается истинным Божьим беднякам». Среди всех, притворявшихся нищими, была одна особенно опасная разновидность – «кайманы»: их боялись, потому что они крали детей, уродовали их и калечили, с тем чтобы вернее разжалобить прохожих.