Повторение
Шрифт:
Во сне (там, где время течет иначе) вновь был разыгран один из самых привязчивых его кошмаров, на этот раз по всем законам жанра, без внезапного пробуждения: там малышу Анри было не больше десяти лет. Ему срочно нужно было в туалет по-маленькому, и он спросил у помощника учителя разрешения выйти из класса. Вот он плутает по безлюдным рекреациям, по внутренним дворикам с аркадами и бесконечным пустым коридорам, поднимается по лестницам, попадает в другие коридоры, тщетно открывает бесчисленные двери. Здесь нет никого, кто мог бы подсказать ему дорогу, и во всей огромной школе (возможно, это лицей Бюффон?) ему не найти ни одной уборной. В конце концов, он набредает на свой класс и сразу видит, что отведенное ему учителем место, которое он недавно (как давно?) покинул, занимает теперь мальчик такого же возраста, наверное, новенький, поскольку он его не знает. Но приглядевшись к нему, маленький Анри без особого удивления замечает, что другой мальчик внешне очень
Примечание 6:Под довольно неубедительным предлогом описания сновидения, переход к которому, впрочем, стилистически был не слишком хорошо подготовлен, Ашер снова обращается к теме своего эфемерного двойника, разумеется, рассчитывая на то, что в дальнейшем это пригодится ему при составлении рапорта. Например, он может надеяться на то, что так ему удастся выйти сухим из воды. Относиться к нему с недоверием весь Секретный агентурный департамент(и тем более, лично меня) вынуждает то обстоятельство, что, описывая свое детское воспоминание о поездке в Берлин, предпринятой его матерью, уж конечно, не с туристической целью, наш рассказчик умудряется утаить как раз то, что могло послужить причиной интересующей нас галлюцинации: я имею в виду личность пропавшего родственника, которого они тогда искали. Нам трудно вообразить, что дотошный Ашер нисколько не кривит душой, когда излагает такой рассказ о своем будто бы обрывочном воспоминании, в котором удивительным образом, словно ластиком, стерто как раз то, что составляет суть истории. А может быть, перед нами необычайно наглядный пример забывчивости в духе фрейдовского эдипова комплекса! Маме, которая пустилась в это рискованное путешествие, взяв с собой маленького сына, не было смысла скрывать от него свои намерения, поскольку все это, очевидным образом, имело прямое отношение к нему самому Словом, превращение реального взрослого мужчины, у которого жил маленький мальчик, в «какую-то родственницу», может объясняться сознательной, но не предумышленной мистификацией.
Позднее, уже в другом мире, Валь просыпается. Ногой он отпихивает белое одеяло, под которым ему слишком жарко. Усевшись на постели, он, разумеется, первым делом пытается понять, который теперь час. Во всяком случае, солнце уже взошло, но стоит на небе довольно низко, наверное оттого, что на дворе зима. Погода ясная, даже солнечная для этого времени года. Занавески на окне с видом на ту часть заброшенного канала, которая заканчивается тупиком, Валлон не задергивал. Судя по всему, спал он долго, не урывками и хорошо выспался. Вставал он только один раз, чтобы сходить в туалет (поскольку за ужином изрядно приложился к пиву). Повторяющийся сон, в котором он никак не может отыскать уборную, уже давно не приводит его в смятение; к тому же, ему кажется, что события в сновидении со временем, так сказать, упорядочились, повествование приобрело почти логическую связность, и поэтому сновидение утратило всю свою устрашающую мощь.
Валь берет карту Берлина, которую он вчера положил на ночной столик, и целиком ее разворачивает. Этот экземпляр, точно такой же, как тот, что он потерял (где и когда?), в таком же хорошем состоянии, с точно таким же случайным загибом на углу, можно отличить лишь под двум жирным красным крестикам, нарисованным шариковой ручкой: одним помечен тупик Фельдмессерштрассе, что не так уж удивительно, коль скоро карта находится в этой гостинице, а вот другой, который его и смущает, стоит на углу Жандарменмаркт и Егерштрассе. Именно в этих местах путник провел две последние ночи. В раздумьях он подходит к незанавешенному окну. Его детское воспоминание все там же, прямо перед ним, прочно пришвартованное к набережной. Изменилось только освещение. Приземистые дома, которые накануне вечером были озарены бледно-желтыми лучами заходящего солнца, сейчас в тени. Корпус корабля-призрака потемнел, приобрел более угрожающий вид, как будто даже увеличился в размерах…
В тот первый раз, когда эта картина запала ему в память, во время той стародавней, поросшей быльем поездки, состоявшейся, вероятно, в начале лета, поскольку эта сцена разыгралась, кажется, в каникулы, по дороге на отдых, тогда этот величественный, черный деревянный остов, наверняка, напугал слишком чувствительного, болезненно впечатлительного и постоянно преследуемого призраками мальчугана, который цеплялся за надежную материнскую руку. Скорее всего, матери приходилось слегка тянуть его за руку, поскольку он устал от долгой ходьбы, к тому же она боялась, как бы он не потерял равновесие на разбитой, слишком ухабистой мостовой,
Эти ясные, отчетливые, почти осязаемые, хотя и отрывочные воспоминания так тревожат Валлона не потому, что он не может вспомнить, кого искала его мать, – это кажется ему сейчас несущественным – а потому, что местом поисков был Берлин, поисков напрасных: того, кто был им нужен, они так и не нашли. Если память меня не подводит, в том году (около 1910 г.) мать отвезла его к тетке по отцовской линии, немке, у которой на острове Рюген был домик на берегу моря; значит, непредвиденная остановка в пути, бесполезные скитания вдоль глухого канала с целым кладбищем поставленных на прикол гниющих рыбацких лодок, – все это могло произойти в одном из окрестных приморских городков: в Заснице, Штральзунде или Грейфсвальде.
Однако, если вдуматься, прибывающие поездом из Франции никак не могли обойтись без остановки в Берлине, где требовалось пересесть на другой поезд или даже перебраться на другой вокзал, поскольку в столице, как, впрочем, и в Париже, уже тогда был отнюдь не один центральный вокзал. Такая дальняя поездка из Бреста по железной дороге, с двумя остановками, в те времена, несомненно, была настоящим подвигом для одинокой молодой женщины с курортным багажом и маленьким ребенком на руках… Несмотря на расстояние, разделяющее его родину и побережье Померании, обрывистые берега Балтийского моря с нагромождениями огромных валунов, скалистыми выступами, устланными светлым песком бухточками, ямами, заполненными водой и окаймленными скользкими водорослями, где он играл сорок лет назад, в тот неповторимый летний месяц, играл в полном одиночестве еще и потому, что язык воздвиг преграду между ним и другими мальчиками и девочками, которые неутомимо строили замки из песка, обреченные на затопление, – все это совместилось в его сознании с песчаными берегами, гранитными скалами, опасными заводями Северного Финистера, составлявшими мир его детства…
В сумерках, во время отлива он быстро пересекает узкую полоску сухого песка в верхней части берега маленькой бухты, откуда мало-помалу отступает вода, и направляется к гирлянде фукусов, отмечающей границу, до которой добрался недавний прилив. По ковру из клочков еще влажных морских водорослей, сорванных океаном, рассыпана всякая всячина, гадая о происхождении которой можно дать волю воображению: морские звезды, уже мертвые, выброшенные в море рыбаками, куски крабовых панцирей или рыбьих скелетов, мясистый и совсем свежий двухлопастный хвостовой плавник, такой большой, что вполне мог бы принадлежать дельфину или русалке, целлулоидная кукла, все еще улыбающаяся, хотя у нее оторваны руки, закупоренный пробкой флакон, в котором еще осталось немного вязкой жидкости, чей красный цвет можно различить даже в темноте, бальная туфелька на высоком, почти оторвавшемся от подметки каблуке, союзка которой покрыта голубоватыми металлическими чешуйками, испускающими неправдоподобное сияние…
Второй день
Раскладывая по своим местам вещи в толстой дорожной сумке, аккуратный Борис Валлон, иногда именуемый Валем, вдруг вспоминает о том, что сегодня ночью ему приснилось, как он обнаружил среди своих дорожных принадлежностей крошечную фарфоровую куколку на шарнирах, которая была в детстве его любимой игрушкой (и жертвой). Почему она неожиданно вернулась к нему во сне, для него очевидно: все дело в вывеске той лавки по продаже P"uppchen, [15] увиденной им вчера над воротами особняка, в котором жил, а может быть, и до сих пор живет Дани фон Брюке. Впрочем, если он, действительно, жив, то, избегнув смерти во время недавнего покушения, он наверняка поостерегся бы возвращаться в дом, в котором он официально зарегистрирован, о чем давно известно убийцам. Элементарное благоразумие заставило бы его раз и навсегда исчезнуть.
15
Куколки, (нем.)
Спустившись в пустой холл к завтраку, Валлон пытается собраться с мыслями и выстроить в правильной последовательности все, что ему известно об этом авантюрном предприятии, в котором все идет не так, как было задумано, чтобы наметить, если это возможно, свой план расследования и даже свой план действий. Он замышляет не что иное, как собственное расследование, коль скоро короткий отпуск, о котором его известил Пьер Гарин, означает, что его миссия – по крайней мере, на какое-то время – считается выполненной. Мария, уже успевшая, умело орудуя утюгом, в два счета выгладить его измятый костюм, улыбаясь и не говоря ни слова, с грациозным проворством расставляет перед ним многочисленные закуски, составляющие плотный немецкий завтрак, за который он, впрочем, принимается с большим аппетитом. Братьев Малеров, ни одного, ни другого, сегодня не видно.