Шрифт:
Синэль любит золотой цвет и быстро всему учится. Она вообще страшно талантливая, о ней всегда это говорили — но ленивая вусмерть.
Валькион это видит — поэтому не даёт ей спуску. Не запрещает ничего (серьёзно, вообще ничего, иногда кажется, что слова «нет» в его лексиконе по отношению к ней просто не существует), но при этом повторяет, что обязанности её никто не отменял. Хочешь вместе с фамильяром уйти в какую-то деревушку, до которой три дня пути? Пожалуйста, иди, говорит Валькион, иди куда хочешь, но завтра вечером ты заступаешь в ночное дежурство, и если тебя там не будет…
Ну он как-то даже если не добрее остальных кажется, то хотя бы понятнее — но это не значит, что Синэль хочет проверять, каков он в гневе.
Они с Шайри тут на птичьих правах, они даже ещё не знают, что они такое — не рано ли пускаться во все тяжкие?
Валькион никогда не говорит слова «нет», но в большинстве случаев Синэль всё-таки приходится думать головой. До деревушки и обратно она, ясное дело, не успеет, вернётся поцарапанной, уставшей, а в глазах главы Обсидиана мелькнёт разочарование (и это не считать штрафных наказаний, о которых даже слышать не хочется).
— Ты больше не будешь со мной пить! — фыркает Син, и Валькион улыбается уголком губ.
— Вероятнее всего, — он чуть ведёт подбородком.
— Тогда я потом пойду, — девушка выбирает оружие.
Оружия у Обсидиана, конечно же, завались, но предпочтение Синэль отдаёт всё-таки косам. Она неплохо справляется с мечом — с деревянным и лёгким так же, как с огромным, похожим на тесак (Шайри щурится и уточняет: что, кто-то действительно таким сражается? — и ойкает, когда Валькион кладёт одну ладонь на рукоять этого меча поверх её маленькой руки) — но когда она берёт в руки косу, они словно становятся единым целым.
— Она с ней так управляется, — говорит Невра задумчиво. — Словно всю жизнь в руках держала. Или как будто эта коса — продолжение её руки.
— Ага, — кивает Валькион, сосредоточенно следя за движением рук Синэль. — Стой, а ты тут что делаешь?
Валькион относится к Синэль с бережностью мастера, которому попался очень редкий сорт глины — он лепит из неё воина твёрдо и осторожно, прекрасно понимая, что хочет получить в итоге. Синэль это нравится, потому что… а почему нет? Он её направляет, он её поддерживает на этом пути — да и он с ней пьёт, в конце-то концов! К нему нельзя, конечно, прийти посреди ночи и выплакаться от ужаса, потому что и мир это чужой, и дикое всё вокруг какое-то — и не потому, что он сам не поймёт, а потому, что Синэль себе таких вещей не позволяет. Кто ей Валькион, если вдуматься?
— Наставник, — фыркает Синэль, а глава гвардии Обсидиана даже не оборачивается. Она зовёт чуть громче, раздельно проговаривает каждый слог: — Нас-тав-ник!
— Ты мне, что ли? — у него в руках кинжал, лезвие длинное и тонкое, может, это и не кинжалом вовсе называется, но Син точно не знает.
— Я пошутила, — она смотрит на его руки с опаской. — Мне не нравится, как звучит. Учитель, наставник, все эти вещи. Оно вроде как описывает суть, а вроде как и не всё охватывает. Ты, наверное, не понимаешь, о чём я, так что…
— Я понял, — Валькион опять улыбается. — Я поэтому и говорил звать меня по имени.
Валькион и Валькион, действительно.
Как его ни назови, суть-то всё равно одна и та же.
По ночам по штабу гвардии Эль Син, конечно, не шастает — потому что у неё есть Шайри. Она готова отказаться от своего родного мира, чтобы только получить взамен возможность быть с ней — но боится, что если скажет об этом сестре, то та разозлится. Синэль боится этой вещи больше всего на свете — почти всего, потому что снова расстаться с ней она боится ещё сильнее.
В общем, она гладит спящую сестру по волосам и бормочет, что всё, что ни происходит — к лучшему. Это как-то криповато, конечно, но её никто не видит, а Шайри, если и проснётся — не испугается.
Возможность прикасаться к ней практически когда угодно — самое ценное, что дала Синэль Элдария.
— У тебя вообще как, закрытая одежда имеется? — спрашивает Эзарель ядовито, окидывая Син быстрым внимательным взглядом.
— Не твоего ума дело, — огрызается она, и ей почему-то весело.
В Элдарии всегда тепло, фигура у неё неплохая — так что, если вдуматься, а зачем ей что-то закрывать? Да, предположим, можно было бы что-то накинуть поверх тонких золотистых переплетений корсета суккуба, но, а вообще — кого это смущает?
— Меня, — Эзарель как мысли иногда читает. — Меня ты заколебала.
— Давно ты говоришь, как мастер Йода? — Синэль проглатывает обиду, на языке остаётся немного терпкий привкус, но это почти привычно. Эзарель колючий, Эзарель отвратительно грубый — и удивительно, как ещё с полным комплектом зубов. Синэль хочется их пересчитать, и совсем не потому, что она училась на стоматолога. Не училась, конечно же.
— Как кто? — брови эльфа ползут вверх.
— А, забей, — она отмахивается, поправляет тонкую металлическую полоску браслета (жест чисто автоматический, потому что браслет тут же сползает обратно на запястье) и замирает. — Кажется, я нашла твою дебильную траву!
— Перед тем, как за ней лезть, — в лицо Син летит какая-то тряпка. — Надень, а. Иначе я просто тебя убью.
Тряпка оказывается порванным и видавшим виды плащом — пятна крови на золотистой ткани кажутся такими яркими, хотя при рассмотрении оказывается, что кровь уже давным-давно засохла.