Повзрослели
Шрифт:
Роберт заволновался. Он любил бестолковую чувствительную Кнопку и видел, что она страдает. Пора было призвать детей к порядку.
– Эй, Дженни, перестань, - крикнул он.
– Перестань, Кэт. Вы напугали ее - вы ей могли выбить глаз. Эй, хватит вам - довольно!
В последнем окрике звучало неподдельное возмущение. Дженни притащила грабли и пыталась зацепить ими Кнопкин ошейник. Роберт заворочался, собираясь встать с шезлонга. Внезапно Кэт круто обернулась, направила на него колышек, какими подпирают горох, и гаркнула во всю мочь:
– Сдавайся, бледнолицый!
Дженни тоже немедленно повернулась к нему с криком:
–
– Громко расхохоталась и, не в силах больше выговорить ни слова, ринулась на него, держа грабли наперевес, точно пику.
Давясь смехом, девочки набросились на отца.
– Эй, ты, бледнолицый! Бледнолицый Робби! Прощайся с жизнью! Снять ему скальп! Пытать его!
Они расправлялись с ним так, что только клочья летели, и вдруг он испугался. Похоже было, что дети, обычно такие ласковые, мягкие, совершенно сошли с ума, превратились в злобных фурий. Ему было больно, и он не знал, как обороняться, чтобы не сделать больно им, не сломать тонкие косточки, хрупкие на вид, словно птичьи ножки. Он не отваживался даже оттолкнуть их посильней, упираясь в худенькие ребра, которые так и прогибались под ладонью. Кнопка, неожиданно вновь осмелев, с лаем выскочила из своего укрытия и ухватила новую жертву за рукав, ворча и дергая его к себе.
– Пшла!
– крикнул он, стараясь отпихнуть собаку.
– Кэт, скажи ей. Тихо, дети, не надо.
Но они продолжали его истязать - Кэт скакала у него на животе, Дженни сгребла его за шиворот, как будто собираясь задушить. Ее лицо придвинулось вплотную к нему - безумное лицо убийцы: свирепо вытаращенные глаза, оскаленные зубы. Он и вправду стал задыхаться. Сделав судорожное усилие, он попробовал оторвать девочку от себя, но ее руки крепко вцепились в его скрученный воротник. У него зазвенело в ушах. Вдруг шезлонг, не выдержав, рухнул - все трое с грохотом полетели на землю. Кнопка, то ли от неожиданности, то ли от боли - ее могли прищемить, - взвизгнула и цапнула Куика выше переносицы.
Кэт лежала поперек его ног, Дженни у него на груди - она все еще обеими руками держалась за его воротник. Но тут она опустила на него взгляд, и выражение ее лица изменилось.
– Ой, она тебя укусила!
– вскрикнула она.
– Смотри, Кэт!
Кэт скатилась с его ног и стала на колени.
– Правда укусила, дрянная собачонка.
Раскрасневшись, тяжело дыша, девочки тужились, одолевая смешливость. Но Дженни сочла нужным упрекнуть сестру:
– Ничего смешного. Может получиться заражение.
– Я знаю.
– Кэт была уязвлена. Но не могла с собой справиться и снова прыснула.
Роберт поднялся с земли, отряхнул пиджак. Он ничего не сказал им в упрек. Он старался даже не смотреть на девочек, чтобы они не заметили, как он рассержен и изумлен. Он пережил глубокое потрясение. Невозможно было забыть лицо Дженни, обезумевшее, кровожадное; он думал: "Да тут любви в помине нет - она нарочно хотела причинить мне боль. Это больше похоже не ненависть".
Казалось, что-то новое ворвалось в его прежние отношения с дочерьми, простые и радостные, и дети внезапно отступили от него в свой собственный мир - первобытный, жестокий мир, где он ничего не значит.
Он поправил галстук. Кэт скрылась; Дженни разглядывала его лоб, стараясь не прыснуть в свою очередь. Но когда он хотел уйти, она удержала его за руку:
– Ты куда, папа?
– Встретить маму - она вот-вот должна быть дома.
– Нет, так идти нельзя -
– Ничего, Дженни. Это не страшно.
– Но Кэт уже пошла за водой - и потом, может стать хуже.
И Кэт, выходя из кухни с миской воды, тоже прикрикнула негодующе:
– Сядь, папа, сядь на место - не смей вставать.
Теперь она изображала из себя строгую медицинскую сестру. И Роберт, хоть и не отделался еще от тяжелого осадка в душе, счел за благо не противиться этой новой игре. По крайней мере это хоть как-то напоминало игру. Никто не жаждал крови. И потом, такой толстый и лысый мужчина не может позволить себе и виду показать, что огорчен жестокой детской выходкой. Пусть даже дети не поймут, чем он огорчен, что так потрясло его.
– Сядь немедленно, слышишь?
– сказала Дженни.
– Кэт, поставь-ка шезлонг.
Кэт поставила шезлонг, и девочки, усадив его, промыли ранку, смазали ее йодом и залепили пластырем. В разгар этой процедуры, красивая и румяная, благодушная и деловитая, явилась миссис Куик со своей приятельницей Джейн Мартин, председателем благотворительного комитета. Обеих чрезвычайно позабавила картина, которую они застали, - как и история, предшествовавшая ей. Их вид говорил Роберту ясней всяких слов: "Детки вы детки, дурачитесь, а мы тем временем вершим судьбы мира".
Девочек послали мыться и переодеваться в чистые платья. К чаю съедется комитет. За чаем обе девочки, в чистых хорошеньких платьицах, скромные, чинные, обносили гостей бутербродами и пирожным. Они знали, как надо держаться за столом, при гостях. Им нравилось исполнять возложенную на них обязанность с таким достоинством. На отце их взгляд не задерживался, как будто отец не существовал для них - вернее, существовал, но тоже просто как гость, которому полагается подать угощение.
А он, пытаясь, если можно так выразиться, заново нащупать под ногами твердую почву, пускай на порядок ниже, обрести новую меру душевного равновесия, говорил себе: "Боже мой, а на что я рассчитывал? Еще год-два, и меня вообще сбросят со счета. Вокруг начнут увиваться юнцы, как псы за Кнопкой, а я буду просто никчемный старикашка, годный лишь на то, чтобы оплачивать счета".
Дамы обсуждали очередное дело: подросток четырнадцати лет, славный мальчик из приличной семьи, не пропускающий ни одного занятия воскресной школы, ни с того ни с сего очистил ящик, где мать хранила деньги, и укатил на краденой машине. Дженни, примостясь у ног миссис Куик, внимательно слушала. Кэт кормила Кнопку остатками шоколадного кекса, почесывая у нее под подбородком.
Ни с того ни с сего Куику стало нечем дышать. Захотелось уйти, сбежать отсюда сию же минуту. Да, надо побыть в мужском обществе. Он пойдет к себе в клуб. Пожалуй, там никого не будет, кроме завсегдатаев игорной комнаты, а он ненавидел играть в карты. Хотя в бильярдной он, вероятно, застанет старика Уилкинса. Уилкинсу семьдесят лет - утомительная личность, беспросветно нудная, полжизни просидел в клубе и вечно рассказывает, как он заранее предвидел наступление кризиса и как ловко поместил свои деньги. Что толку в деньгах такому, как старый Уилкинс? А впрочем, думал Куик, сойдет и Уилкинс, чтобы провести часок-другой до обеда, погонять шары, даже пообедать вместе. Жену он предупредит по телефону. Она не взыщет. Она рада, когда выдается свободный вечер и ей можно заняться отчетами и докладами. А ему можно будет не возвращаться домой, пока дети не улягутся спать.