Пояс Богородицы
Шрифт:
Никто даже не может себе представить, как упорно трудился Савва с самых ранних лет своего отрочества.
Господь, как бы желая возместить уродство его тела, наделил Савву недюжинным умом, выдающимися способностями и великолепной памятью.
Савва свободно владел несколькими языками с детства и потом, в зрелые годы, умножил эти знания. Он превосходно знал греческий — на этом языке он учился говорить в монастыре, русский и польский — в процессе ежедневного общения с жилицами приюта и благодаря книгам, которых у отца Георгия было в достатке. Он свободно читал по-латыни и к тому же в свое время прошел краткий полугодичный курс медицины и приготовления различных зелий (как ядовитых, так и лечебных) у знаменитого лекаря и члена Высшей Рады Братства доктора Корнелиуса Моркуса, который очень хвалил его трудоспособность и ум. Наконец, он целых два года обучался мастерству лицедейства в лучших труппах бродячих комедиантов Великого княжества Литовского и королевства Польского. Когда в семнадцать лет он стал полноценным членом могущественного братства людей, исповедующих тайную веру, и в звании брата первой заповеди получил свое первое задание, он был полностью к нему подготовлен, а потому выполнил его блестяще. Следом пошло второе, третье, пятое и десятое, и с каждым новым заданием Савва обогащался опытом и знаниями. Однако он всегда и везде играл роль глухонемого, будь то уличный ободранный, попрошайка или разодетый в шелк и бархат богатый, неизлечимо больной иностранный вельможа, в зависимости от того, какую задачу следовало выполнить и в чьи тайны проникнуть.
Прошлым летом он несколько месяцев провел в замке Горваль, тщательно наблюдая за интригой, которую плел князь Семен Бельский, и это было очень непростое задание. Условия, в которых приходилось жить и работать, оказались на редкость сложными. Савва-трубочист проводил целые дни и ночи в забитых сажей тесных и узких дымоходах замка и однажды едва не сгорел заживо, а потом чуть не задохнулся от дыма, когда висел на веревке над самым камином, прислушиваясь к невнятной речи пьяного князя Семена, а тот внезапно схватил факел и швырнул его в камин, где лежали сухие поленья. Они внезапно вспыхнули, и Савва едва унес ноги, а то так бы и свалился зажаренный заживо прямо в бронный зал, к вящему удовольствию князя Семена, большого любителя жестоких зрелищ.
Однако он справился, как всегда блестяще, и ему удалось даже несколько месяцев отдохнуть в полном одиночестве наедине с дикой природой в шалаше на изумительной красоты Зеленых озерах под Вильно.
Но потом из Новгорода в Москву — в самый Кремль были переведены братья Алексий и Дионисий, и Савву предупредили, что, по всей вероятности, ему тоже надо готовиться к переезду. Именно Алексий и Дионисий должны были выбрать то место, куда надо поместить Савву, чтобы все тайны Московского Кремля перестали быть для братства тайнами.
Савва прервал отдых и начал, как всегда, тщательно готовиться к новому заданию, изучая все доступные материалы о Московском княжестве, в котором он был всего один раз, выполняя какое-то пустяковое дело в какой-то глухой деревне, куда его доставили и откуда после выполнения задания забрали и на обратном пути провезли через Москву в открытых санях, в наряде юродивого, всего в цепях и веригах. Москва тогда произвела на него нехорошее впечатление, и он с некоторой тревогой размышлял о предстоящей работе там. Но когда ему сказали, что он должен понравиться ни больше ни меньше как самой великой княгине, знаменитой гречанке и воспитаннице самого папы римского Софье, и дали ровно месяц на подготовку, Савва и вовсе не на шутку разволновался. Даже при его огромном опыте и мастерстве это было очень сложное дело. Ему еще никогда не приходилось работать на таком высоком уровне, но в то же время он знал, что во всем Братстве нет никого, кто мог бы исполнить это дело лучше. На подготовку к заданию ему отпускались неограниченные средства, и Савва после короткого размышления потребовал отвезти его в Варшаву и познакомить с придворным королевским шутом, именуемым по-польски просто Станьчик, с целью получить у него профессиональную консультацию о тонкостях поведения придворного шута. К счастью, Станьчик из-за болезни не поехал с королем Казимиром в Вильно и задержался в Варшаве, где доступ к нему был значительно легче. Для тайного Братства нет ничего невозможного, и вот через неделю Савва был представлен в Варшаве Станьчику, как один из кандидатов на роль шута при волошском господаре Стефане. Станьчик, которому было заплачено больше, чем он получал в год на королевской службе, принял Савву очень радушно и поделился некоторыми секретами своего мастерства, весьма расхвалив внешность Саввы, очень подходящую для избранной роли. Разумеется, Савва даже малейшего намека не сделал на то, что собирается исполнять роль глухонемого шута, разговаривал со Станьчиком на безукоризненном польском языке, но очень напирал на вопросы, связанные с различными пантомимическими действиями. Станьчик показал Савве много разных полезных шуток и штучек, и дал ряд бесценных советов по поводу поведения среди коронованных особ. Савва вернулся несколько успокоенный и через две недели был тайно переправлен в Москву, где его соответствующим образом одели и повели в Кремлевские палаты…
И вот сейчас он делает вид, что сладко спит, свернувшись калачиком на византийском троне великой московской княгини, а сам внимательно прислушивается ко всем разговорам.
Наступает долгожданный момент.
Камеристка великой княгини проскальзывает в палату и шепчет что-то на ухо Беренике.
— Они уже здесь, княгиня! — радостно восклицает Береника.
— Наконец-то! — улыбается Софья. — Девочки, все по местам и разбудите этого бездельника, я хочу, чтобы он потешил моего дорогого брата!
Фрейлины окончательно привели в порядок прическу великой княгини, Паола бесцеремонно ткнула в бок Савву, который мгновенно, как ванька-встанька, вскочил на ноги и закачался, словно деревянный петрушка на пружине с веселой гримасой на размалеванном лице.
Двери распахнулись, и Береника торжественно провозгласила:
— Наследный император Византийский, Великий Деспот Мореи Андреас Первый и принцесса Мария!
Широко улыбаясь и раскрывая объятия, Софья шагнула навстречу:
— Здравствуй, милый брат, здравствуй, дорогая племянница!
Y
Вдаве Соломонии Кочаноеой
в доме возля леса в конце купеческий слабады
в горами Угличе.
Питает вам матушка ваш сын Сава.
Я служу по прежниму великой княгине спаси ее бог как получу денежки в тот час передам через отца Алексия сохрани его свитая богародитса. Молюсь господу исусу за ваши матушкиное здоровьи ваш любящий сын сава
Тайнопись Y
От Саввы Горбуна
Преемнику.
6 июля 1480
Москва, палаты великой княгини
Во славу Господа Единого и Вездесущего!
Сегодня ровно в полдень, в то время, когда в тронных палатах великого князя начался Большой военный совет, великая княгиня Софья приняла прибывших вчера из Венеции своего старшего брата Андреаса и его дочь Марию. Еще при встрече присутствовали: кормилица Дарья с юным княжичем, которая после представления ребенка Андреасу и Марии ушла в детскую палату укладывать младенца спать, Паола и Аспазия, которых великая княгиня милостиво отпустила, оставив при себе лишь любимицу Беренику и меня — чтобы похвалиться перед братом что у нее, как при всех европейских дворах, тоже есть свой шут. Желал подыграть ей и преследуя свои цели, я решил представить один из своих коронных номеров. В дальнем углу покоя стоит большая собачья будка с дырой для входа, рядам с ней огромная длинная цепь, мастерски вырезанная из дерева кость и миска с водой. Как только Софья представила меня Андреасу и его дочери, не забыв упомянуть о моей глухоте и заверив брата, что они лично убедилась в ее несомненности, я немедленно бросился на четвереньках к будке и разыграл свое любимое представление на собачью тему. Я грыз кость, ворчал, лаял, вилял приделанным хвостам и хлебал языкам воду из миски, чем довел Андреаса и юную принцессу до слез от хохота. Затем я залез в будку и спрятался там так, что меня совсем не было видно. Как я и предполагал, они отвлеклись ни свои разговоры, и затем Софья отпустила и Беренику. Андреас, однако, спросил обо мне, но княгиня махнула рукой, сказав, что я страшный соня — дрыхну в любую свободную минуту и, наверное, давно уснул где-нибудь, еще раз напомнив брату о моей полной глухоте. Я истратил немало усилий в самом начале своего здесь пребывания, для того чтобы построить будку и выдумать этот собачий номер, который впоследствии сталь часто мне помогал. Когда люди тебя не видит, им кажется, что тебя нет, и они начинают чувствовать себя совершенно свободно. А мне из будки слышно каждое, даже сказанное шепотом слово, и сквозь специальные отверстия якобы от вставших сучков можно наблюдать за мимикой говорящих Наконец Андреас успокоился и, оставшись наедине, брит и сестра приступили к семейной беседе. К счастью, она велись ни греческом языке, поэтому все ее детали не ушли от моего внимания.
Встреча продлилась около часа, и разговор вращался вокруг трех основных тем: 1) обмен семейными новостями; 2) тяжелое финансовое положение Андреаса и 3) предстоящее венчание семнадцатилетней принцессы Марии с молодым красавцем и всеобщим любимцем московской молодежи князем Василием Еврейским, который приходится супругу Софьи троюродным братом. Князю Василию едва исполнился двадцать первый год, но он уже справедливо носит почетное прозвище «Удалой», поскольку начиная с восьми лет участвовал вместе со своим отцом во множестве военных походов и боевых с почек(?), показав не раз беззаветную отвагу и лихую удаль. К слову сказать, его батюшка князь Михаил Андреевич Еврейский в момента этого разговора находился неподалеку — на заседании Большого военного совета у великого князя.
Во время обмена семейными новостями выяснилось следующее.
Скончался в монашеском чине старший брат княгини и Андреаса — Мануил, о котором они, впрочем, вспоминали довольно холодно в связи с принятием им помощи от турецкого султана и примирением, таким образом с убийцей своего дяди. Андреас пожаловался на распутное поведение своей супруги, отчего Марья вся залилась краской и едва не расплакалась. В ответ на вопрос брата о ее семейной жизни Софья ответила, что все идет своим чередом, напомнив греческую пословицу о тоненьком ручейке, который незаметно подтачивает огромный камень. Она надеется со временем постепенно привить своему супругу основы европейской культуры, для чего инициирует и поощряет приглашение в Москву большого количества иностранцев, особенно итальянцев и греков, причем она отдельно упомянула о приглашении мастеров горного дела, которых в княжестве нет вовсе, предполагал что здешние недра должны быть богаты ценными металлами. Софья также с улыбкой рассказала о своих стараниях сдавать супруга более мягким и восприимчивым к ее просьбам, желаниям и советам, в чем она значительно преуспела в последнее время, особенно после рождения двух сыновей подряд: Андреас многозначительно заметил, что по московским законам ее сыновья не имеют ни малейших шансов на перестал и спросил, что она по этому по-воду думает, — ведь теперь, когда у него, Андреаса, уже не осталось никаких надежд на сына, ее сыновья станете единственными наследниками великого византийского прошлого. Софья, столь же многозначительно улыбнувшись сказала, что время все растравит на свои места, и перевела разговор на другую тему.
Этой темой стали жалобы брата на его тяжелое финансовое положение, еще более усугубляемое постоянным мотовством жены, при упоминании которой юная принцесса снова начала всхлипывать Софья посоветовала брату продать за большие деньги свой формальный титул византийского императора французскому королю Карлу, который, как она хорошо помнит, очень любит титулы. Андреас оживился, поблагодарил сестру за совет и сказал, что непременно воспользуется им. Тут же он, слегка смутившись и понизив голос, попросил сестру одолжить ему некоторую сумму денег или, в крайнем случае, несколько драгоценностей, и притом очень срочно, потому что уже завтра ему надо разговаривать с отцам жениха Марии князем Михаилам Еврейским о причинам, а у него и Марии нет ни копейки и даже ни одного драгоценного камня. Взглянув на тоненькие, ничем не украшенные пальчики своей племянницы, Софья растрогалась и, сняв со своей руки один из перстней, поцеловала заплаканную принцессу, одев перстень ей на палец и сказав при этом, что это подарок покойного отца, то бишь дедушки Марии. Затем княгиня глубоко о чем-то задумалась и, резко встав, велела Андреасу и Марии никуда не выходить, сказав, что скоро вернется. Она покинула покои и действительно вскоре вернулась, держа в руках большую, довольно тяжелую шкатулку и какое-то покрывало.
Открыв шкатулку, она сказала:
— Прими от меня сей дар, дорогая племянница, и пусть это приданое принесет тебе больше счастья, чем предыдущей владелице.
Мария стала вынимать драгоценности из шкатулки, восхищаясь ими, и мне удалось заметить, что на самом верху лежало простое ручное зеркальце в самой обыкновенной резной деревянной оправе — я часто видел точно такие же во время моего прошлого посещения Московии — в деревне они были почти у каждой молодой женщины.
— Мне? Господи, а что это? — восхищенно спросила Мария.
— Это приданое покойной твоей тезки Марии Тверской — первой супруги великого московского князя, отравленной, как мне говорили, злыми завистниками, — невозмутимо ответила Софья. — Я не желаю, чтобы у моего мужа оставались какие-либо воспоминания о ней. Ты меня понимаешь, Андреас?
Марья в ужасе отдернула руку.
— Нет-нет, тетушка, спасибо, я не возьму это!
— Почему же? — холодно улыбнулась Софья.
— Неужели вы хотите, чтобы оно принесло несчастье и мне?
— Не говори глупостей, Мария! — резко прикрикнул на дочь Андреас и улыбнулся Софье: — Спасибо, дорогая, я тебя прекрасно понимаю — ты совершенно права — нечего делать этим побрякушкам в твоем доме, где только ты должна быть единовластной хозяйкой! — Он подмигнул сестре и мягко сказал дочери; — Поблагодари тетку за решение твоей проблемы и ни о чем не беспокойся — пройдя через мои руки, эти камешки станут совершенно безвредными — еще увидишь, как они тебе пригодятся! Нам пора, Помогая!
— Пусть никто не увидит, что вы отсюда выносите, — сказали Софья и протянула Андреасу принесенное вместе со шкатулкой тканое покрывало.
Андреас тщательно завернул в него шкатулку, и Софья пошла проводить брата и племянника к по-тайному выходу на пустой задний двое ее части кремлевского терема.
Вскоре она вернулась, но я не торопился вылезать, потому что знал о еще одном свидании великой княгини, намеченном сразу после первого. И действительно, тут же вошла Береника и сказала:
— Он уже ждет.
Софья велела звать, и вошел мастер Аристотель Фьорованти.
И вот тут-то они заговорили по-итальянски.
Они говорили очень быстро, и я понял только, что речь идет о каких-то книгах и какой-то постройке, но, слабо владея языком, не уловил никакой связи между этими понятиями… Быть может, речь шла о строительстве библиотеки, хотя ничего подобного в Москве не строится — это было бы поздно укрыть….
Великая княгиня легко и певуче с искренним наслаждением заговорила по-итальянски, называя мастера его подлинным именем, а не привычным русским прозвищем Аристотель, присвоенным ему московитами в знак уважения к его многочисленным талантам:
— Мой дорогой Родольфо, я надеюсь, ты пришел сообщить мне, что выполнил мою волю и построил то, что обещал.
— Да, великая княгиня, — почтительно и низко склонился Фьорованти, по-европейски отставив назад ногу. — И смею вас заверить, что нигде в мире нет больше такого рода постройки. Ваши книги сохранятся навеки.
— Что ж, пойдем посмотрим.
Они уже направились к выходу, когда вдруг сзади раздался почти собачий визг и из будки вылез сонный Савва. Встряхнувшись и как бы неожиданно увидев людей, он шутовски поклонился и, звеня бубенцами, бросился к своей хозяйке.
— Нет, Савва! Оставайся здесь! — приказала она, указывая повелительным жестом на будку.
Савва заскулил, завилял привязанным сзади хвостом, подметая им пол, как веником, одним словом, проявил все свое искусство, но великая княгиня была неумолима. Более того, она не на шутку рассердилась и топнула ногой, указывая уже не на собачью будку, а на противоположную дверь. Это означало, что Савва должен был удалиться в свою каморку, где он жил, и не высовывать Оттуда носа, пока его не позовут…
..Я ничего не мог поделать, кроме как подчиниться. Но я постараюсь впоследствии узнать, о чем шла речь и куда ходили Софья с Аристотелем.
А пока есть время и никто меня не тревожит, отвечу на заданные мне в предыдущем послании вопросы:
1. Каковы условия жизни?
Условия замечательные. Я имею отдельную небольшую комнатку, недалеко от покоев великой княгини, но в части терема, противоположной той, где живут ее фрейлины. В комнатке помещается лавка с пуховкам, где я сплю, и стол, за которым я сейчас сижу. Кормят меня отменно, и если бы я любил выпить; то скоро, наверно, бы спился — здесь все пьют по каждому поводу и без него, не зная удержу и меры. Как и было ранено заранее, с целью облегчения передачи писем я сразу же показал княгине, что умею читать и писать разумеется, только по-русски), и написал коряво и с ошибками письмо своей старушке матушке, у которой я единственный сын и кормилец. Надеюсь, если дело дойдет до проверки, какая-нибудь наша престарелая сестра будет находиться по соответствующему адресу в Угличе, дабы с гордостью подтвердить, что ее горбатый сын Савва действительно лично служит не кому-нибудь, а самой великой княгине.
2. В чем нужна помощь?
Только в одном. Мне срочно необходим учитель итальянского языка. Пусть брат Алексий наложит на меня епитимью за какой-нибудь грех, чтобы я каждый день Желательно ночью) молился в отдельном помещении храма по два часа в течение месяца. Найдите мне хорошего учителя, и через месяц я буду понимать самые сложные тексты, а не так, как произошло сколько что, когда я практически ничего не понял. Книжных знаний латыни недостаточно живой язык совсем другой. А ведь, возможно, именно этот разговор Софьи с итальянцем скрывал какую-нибудь очень важную тайну, другого ключа к которой уже никогда не будет…
Во славу Господа Единого и Вездесущего!