Пояс Богородицы
Шрифт:
Прозвучало еще много тостов, и было выпито еще немало кубков, за окном стемнело, и тогда вдруг во дворе поднялся какой-то шум, гам, скрип повозок, а потом в комнату вошел хозяин дома, ударил в пол шапкой и обратился к Манину:
— Не изволь гневаться, Онуфрий Карпович, да только там пришел этот твой очень большой по размеру друг и привел целую кучу народу, я не знаю, где их разместить!
— Спокойно! — громовым голосом сказал Филипп, входя в комнату. — Никого, кроме меня и Генриха, размещать не надо! Это все москвичи, и они разойдутся по домам! Я их только привел, чтоб они знали, где у нас утром сбор!
— А, ну это другое дело, — поклонился обрадованный хозяин и вышел.
— Здравствуйте еще раз, мои дорогие друзья! — воскликнул Филипп. — Я надеюсь, вы не все тут выпили и еще найдется для меня кубок доброго меда! Должен вам признаться, я совсем не привык к деньгам, и они прямо жгут мне карманы! Мы тут вчера с Генрихом посоветовались, и мне пришла в голову гениальная мысль… Впрочем, поговорим об этом по дорогевремени у нас будет предостаточно. Когда отправляемся на родную Угру?
— С восходом солнца»— сказал Картымазов.
— Отлично! Так и скажу людям, а потом еще часок посидим, а?
— Конечно, Филипп! — хором воскликнули Медведев, Картымазов и Сафат.
Глава вторая
Великая княгиня московская Софья Фоминична
Пока в кремлевских покоях великого князя шел Большой военный совет, великая княгиня Софья Фоминична в своих палатах готовилась принять дорогого гостя — милого старшего братца Андреаса, называемого здесь по-русски Андреем, который неделю назад прибыл в Москву со своей дочерью, семнадцатилетней красавицей Марьей. Правда, они были уже один раз у великой княгини с коротким официальным визитом вежливости сразу после приезда, но тогда ни о чем серьезном не говорили, условившись встретиться для этого позже.
Софья выбрала подходящий момент, чтобы всласть поболтать с братом, — военный совет наверняка продлится несколько часов, — стало быть, никто им не помешает, потому что в обычный день Иван Васильевич в любое время мог прийти сюда или пригласить супругу к себе — он все больше и больше любил советоваться с ней по любым пустякам (чего, собственно, она сама упорно, но незаметно добивалась все последние годы), но на этот раз ей не хотелось, чтобы беседу с Андреасом прерывали.
Великая княгиня Софья Фоминична сидела на искусно украшенной узорами простой русской лавке, покрытой мехами, и с умиленной улыбкой наблюдала, как кормилица Дарья кормит грудью ее последнего ребенка, трехмесячного сыночка Юрия, в то время как трое фрейлин (как они назывались в Европе), или девок (как они назывались в Московии), укладывали ее волосы в старинную греческую прическу, которая — она хорошо это помнила — так нравилась Андреасу, когда ей было пятнадцать, а ему двадцать пять, а сейчас — подумать только — ей тридцать, а ему уже сорок, и его дочь старше, чем была тогда Зоя…
Как быстро летит время — не успеешь опомниться — и вот она, старость, подкрадывается…
За восемь лет замужества Софья родила пятерых детей — трех девочек и двух мальчиков, правда, первая доченька — Елена — вскоре умерла, и когда после второй дочери — Феодосии — снова родилась девочка, Софья настояла на том, чтобы снова наречь ее Еленой — она как бы ощущала мистическое значение этого имени для московского великокняжеского рода и не ошиблась — Елена станет впоследствии великой княгиней литовской и почти королевой польской.
Но сама Софья не могла успокоиться до тех пор, пока не родился в прошлом году сын Василий, а теперь ее тайные, никому не ведомые надежды еще больше укрепились с рождением три месяца назад второго сына — Юрия.
Теперь, наконец, можно было уже с определенным оптимизмом смотреть в будущее, где она видела своего нынче совершенно бесправного сына, в жилах которого течет кровь великих византийских императоров, на московском престоле, но для этого предстояло еще так много сделать, — Матерь Пресвятая Богородица, как много! — страшно даже подумать… Но бывшая Зоя, а ныне великая княгиня московская Софья Фоминична, не боялась будущего — она долго к нему готовилась….
Сейчас над ее прической трудились три женщины.
Первая из них — сверстница, подруга детства, росшая вместе с ней в родительском доме Палеологов, — спокойная, медлительная гречанка Береника снимала завитки волос Софьи с душистых нагретых самшитовых валиков.
Вторая — темпераментная, живая итальянка Паола расчесывала волосы великой княгини большим серебряным гребнем.
Паола была, как и Зоя, бедной сиротой — дочерью свергнутого в результате династического переворота правителя южной итальянской провинции — в одну ночь она внезапно потеряла сразу все — родителей, богатство, надежды на будущее и лишь чудом спаслась от смерти. Ее приютил папа римский, а добрый кардинал Виссарион дал ей возможность получить хорошее образование вместе с Зоей и при этом заработать немного денег, наняв несчастную девочку в качестве первой придворной дамы византийской принцессы.
Если первые две женщины были ровесницами Софьи, то третья — ее кормилица, тоже гречанка, — Аспазия была почти вдвое старше их, а потому ничего не делала, если не считать ворчливых замечаний и наставлений по поводу того, как на самом деле следует делать настоящую греческую прическу, но Береника и Паола, давно к этому привыкнув, спокойно занимались своим делом, не обращая на ее слова особого внимания.
Кроме четырех женщин, одного младенца и самой великой княгини, в ее палатах находился также один мужчина.
Если, конечно, это странное существо можно было назвать мужчиной.
На старинном черном троне Фомы Палеолога, а ныне великой московской княгини, стоящем посреди палаты и предназначенном для величественного восседания на нем государыни во время официальных приемов, взгромоздившись с ногами и скрючившись в странной неуклюжей позе, спал, громко посапывая, немыслимо разодетый в шелк и бархат горбатый, низкорослый, широкоплечий урод с шутовским увешанным бубенцами колпаком на низко свесившейся голове.
Еще в бытность свою в Риме Зоя очень любила всевозможных шутов, ряженых, уличных балаганных актеров, а когда однажды кардинал Виссарион повез ее показать карнавал в Венеции, Зоя была потрясена богатством масок, костюмов, нарядов, и хотя кардинал видел, как блестели ее глаза, как она заливисто смеялась, он не мог даже предположить, как много дала бы Зоя за то, чтобы, забыв о своем положении принцессы, надеть маску и окунуться в эту шумную, веселую, страстную, искрометную толпу, плясать, хохотать и веселиться, как все…