Шрифт:
Глава 1. МЕОТИЙСКАЯ ВОЛНА
Амазонки знали - плавать по морям может не всякий.
На многих, особенно на женщин, морская качка действует изнуряюще. Она изматывает силы, ум, душу. Возникает страшная морская болезнь. Об этом не раз говорила Атоссе слепая Ферида, она рассказывала, что некоторые, надолго очутившись в море, сходят от этой болезни с ума.
Когда триеры вышли из Фермодонта на морские просторы, Атосса успокоилась - на дочерей Фермоскиры качка не действовала и понтийская болезнь их не брала. Скорее всего, это потому, что амазонки с детства ездили верхом и к качке были
Так или иначе, но амазонки от качки не страдали. Потом начался шторм...
...В проливе беглецам повезло. С вечера, хотя и начался дождь, задул попутный ветер, и паруса тащили триеры достаточно быстро. Амазонки сидели у сухих весел - Бакид считал, что они гребцы никудышные, только будут мешать ходу кораблей.
С появлением на корабле Перисада все изменилось. Во-первых, изменился ветер. И резко изменился. Он начал дуть с севера на юг - против движения кораблей. Парус пришлось убрать и перейти на весла. Помощники Перисада, те, что были на фелюгах, пытались было идти против ветра, используя маневр, но у них ничего не получилось. И тогда фелюги отстали, а потом повернули обратно и, набрав полные паруса ветра, быстро исчезли в сторону Пантикапея [1].
Перисад метался по палубе, махал руками и бранился. И вдруг он почувствовал, как кто-то сзади положил ему руку на плечо.
– Кто еще там?!- он резко повернулся.
– Мудрый и достойный Перисад напрасно волнуется.
Перисад глянул - перед ним стояла женщина, немолодая, но довольно красивая и, как он понял, до предела смелая. Похлопать Перисада по плечу, когда он во гневе, не решился бы и мужчина.
– Эти пьяные ослы повернули назад... без моего приказа! Эти грязные бараны бросили меня! Презренные трусы!!!
– Зачем тебе они?
– А как я вернусь в гавань?
– Стоит ли тебе возвращаться домой? Тебя там, я полагаю, ждет суд?
– Но мы бы успели удрать... А теперь эти свиньи не позже чем через полчаса будут во дворце севаста Сотира и за нами пошлют погоню?
– Кто это... севаст Сотир?
– Это царь Боспора, вот кто! А ты, собственно, кто, чтобы лезть мне под руку?
– Меня зовут Атосса...
– Всякую бабу как-нибудь зовут! Меня зовут Перисад, но это не значит, что мне нельзя накинуть петлю на шею.
– До этого еще далеко. Смотри, как упала волна. Это стих ветер. Паруса на кораблях Сотира, наверное, повисли, как тряпки. И погони не будет.
– Держи свой подол шире! У Сотира гребцы сильны, как буйволы, не то, что ваши мокрохвостые бабенки. Ты так и не сказала, кто ты есть? Царица амазонок?
– Допустим.
– Так чего ты разинула рот?!. Прикажи своим толстозадым сесть за весла! И гони! Гони! Гони!
– Ты трус, Перисад,- сказала Атосса, спускаясь в трюм.
– С чего ты взяла кобыла?!
– Так орать на царицу можно только после сильного испуга.
Когда Атосса скрылась в трюме, сборщик налогов подошел к высокому борту триеры. Внизу мерно покачивались три ряда весел, они, выгибаясь, вспарывали воду. С носа корабля летела пена - триера шла ходко.
Встречный ветер сменился штилем - полным безветрием. И это было хуже всего. Над морем поднялось южное утреннее солнце. Оно не давало, как на суше, сначала тепло, затем мягкую лучевую ласку, потом уж жару. Штиль на море - сразу обжигающий зной, духота от морских воспарений и опасные солнечные удары в голову. Всего два часа на веслах, а женщины уже изнурены. Им бы пять минут купания в прохладной меотийской воде — снова обрели бы силу. Но этот чернобородый скот просовывает в люк свою лохматую голову и орет неизменное: «Гони! Гони! Гони!» О, с каким бы остервенением амазонки разорвали его на части, но сама священная Атосса слушает его внимательно и повторяет то же неизменно: «Во имя всеблагой Ипполиты, быстрее, быстрее, быстрее!» В трюме нет обжигающих лучей, но нет и чистого воздуха. Дышать нечем, нет времени вытереть потное тело, силы на исходе, а сверху хриплое: «Гони! Во имя... быстрее, быстрее!» Падают без сознания девы, сотенные сажают на их место запасных, и нет конца мучениям. Уже попали в запас служанки Атоссы, непрерывно качает весло юная Мелета, даже ее бабка, слепая Ферида, на веслах. Только Агнессу не загоняют в трюм, теперь она снова Богорожденная.
Агнесса от зноя скрывалась в будке на носу триеры. Она изредка прибегала на корму, где лежала Атосса. К ней снова вернулась лихорадка, ее то бросало в жар, то в озноб, но она держалась стойко. Да и лежать под шкурами на корме неизмеримо легче, чем в трюме, у весла. Перисад сидел чуть поодаль, оперевшись рукой на кормило. Руль почти был не нужен, ход на веслах - это не паруса. При ветре и парусах руль держит кормчий, а весла — они шлепают да шлепают... Если бы не страх погони да не вой амазонок в трюме, а чуток прохладной воды - жить бы было еще можно.
Стоны в трюме триеры перешли в крики и вопли. Из люков пошел дым. «Боже,- подумала Атосса,- Где они взяли огонь?» Она сидела на корме, зажав уши ладонями, и не могла подняться. Всеобжигающее солнце калило палубу нещадно, брызги от мерно взмахиваемых весел не успевали долетать до раскаленного пола, испарялись в воздухе. Над морем стоял штиль, воздух был неподвижен, дышать даже на корме было нечем, а что творилось сейчас в трюмах... Дым над люками поредел, но потом загустел снова.
Корабли Годейры отставали стадий на пятьсот, а группа триер Беаты еле маячила на горизонте. «Они совсем выбились из сил,- подумала Атосса,- надо остановиться». Она хлопнула в ладошки, на носу поднялась фигура Агнессы, девочка медленно подошла к матери.
– Позови служанку.
– Какую? Перисад всех посадил на весла.
– Принеси воды,- простонала Атосса.- У меня ссохлось все внутри.
– Откуда? У нас уже давно нет воды.
– Узнай, почему в трюме дым?
– Уже знаю. От трения обугливаются весла в уключинах, потом загораются пламенем. Какая-нибудь дура со злости бросила пылающую рукоять на тряпье.
– Они же задохнутся, сгорят...
– Лучше сгореть, чем так мучиться!
– Где этот старый пень Бакид?
– Забыла? Он же на триере царицы.
– О, эти скоты-мужчины!
– Может, позвать Перисада?
– Совсем отшибло память. У нас же еще один скот. Зови.
Перисад оставил кормило, подошел, присев на рундучек около Атоссы, привычно начал закручивать левый ус. Он это делал всегда, когда был рассержен.
– Могла бы подойти сама,- наконец недовольно сказал он.