Пояс шахида

Пучков Лев Николаевич

Психологически подкованный Сыч, имеющий, помимо всего прочего, хорошие навыки антисобачьей подготовки, считает, что никакой мистики тут нет, а все объясняется гораздо проще.

Если рассматривать сугубо физиологический аспект, нельзя не согласиться, что любая, даже крупная собака бойцовой породы значительно слабее человека. Собака-боец в сравнении с человеком-бойцом просто безоружна. Весь её арсенал составляют только зубы — больше ничем она драться не может. Кроме того, собака не может не то что передвигаться, а просто устойчиво держать позицию основной человечьей стойки — на двух задних конечностях. У человека тоже зубы имеются,

а челюсти достаточно сильны, чтобы перегрызть горло любому теплокровному, ненамного превосходящему его по размерам. Но у человека, помимо зубов, имеются четыре конечности, каждую из которых он с равным успехом может использовать в бою, достигая таким образом в сравнении с собакой как минимум четырехкратного превосходства. Человек не просто устойчиво держится на задних конечностях, высвобождая за счет этого два ударных инструмента, но также может стоять на одной ноге и при этом наносить сокрушительный удар другой ногой. Кроме того, человек тяжелее любой собаки. Он может просто прыгнуть на собаку-противника и раздавить к чертовой матери, либо поднять в воздух, лишив тем самым возможности сопротивляться.

Собаки сплошь и рядом успешно грызут людей по одной простой причине: собака — зверь. Ее древние боевые инстинкты не занавешены всякой дрянью типа второй сигнальной системы, гуманизма и присущей нам филантропии. Прямоходячему сапиенсу, дабы достичь в боевой ситуации психического тождества с собакой (читай — включить в себе зверя), нужно сделать над собой невероятное насилие, буквально вывернуться наизнанку. В подавляющем большинстве конфликтов нормальный индивид так и не добирается до заветной кнопки и позорно бежит с поля боя, стеная от укусов слабого брата меньшого (случается, что не бежит, а его несут — и подчас, минуя приемный покой, сразу на кафедру).

Так вот Мо ничего включать не надо. В силу ряда трагических обстоятельств он и так постоянно «включен». Собаки, видимо, чувствуют это и стараются не связываться с большим сильным зверем…

— Вы че, вообще, тут делаете? — уже не так враждебно-уточнил хозяин жирного ротвейлера, потихоньку оттаскивая свою псину от ласкового Мо — ревность, видать, взыграла.

— Собачку ищем, — проникновенно сообщил Антон, верно уловив суть момента. — Средний пудель серебристого окраса. Отзывается на кличку «Герцог». Вчера на прогулке убежал неподалеку — вот, ищем.

— Пудель! — пренебрежительно скривился мужлан. — Ну разве ж то собака? Ха — пудель! Собака должена быть такой — типа Цезаря. Тогда — да, это я понимаю. А то — пудель…

— Не видели?

— Не-а, не видел, — мужлан садистски подмигнул и двинулся дальше. — Вы в филармонию сходите. Шкурку поищите. Если вчера пропал, значит, уже съели. А ошейник толкнули на барахолке. Сходите, сходите — шкурку можно этому отдать, как его… ну, чучельному мастеру. По том дома поставить. Зашибись: не воняет, не серет, не жрет, не гавкает. Ха! Пудель…

— Сам ты чучельный мастер, — буркнул вслед мужлану Антон. — Только вот интересно — почему в филармонии от собаки остается одна шкурка. Там кто?

— Кто собак ест, — встрепенулся Мо. — Корейцы, китайцы… бомжи.

— Хорошая мысль, — одобрил Антон, завершая осмотр замка — увы, опять без результата. — А чего эти собакоеды делают в филармонии?

— Собак едят, — невозмутимо ответил Мо. — Значит, в филармонии у собакоедов — база.

— Нелогично, — Антон пожал плечами — нет, Барометр не прав, в филармонии баз не бывает. —

Пошли дальше, Барометр…

Через два дома исполнилось ровно половина десятого, и тотчас же на мобильный Антона позвонил Шведов.

— Есть контакт, — с плохо скрываемым торжеством в голосе сообщил полковник. — Опознала с ходу — все три ракурса…

Оказывается, архивная барышня опознала Сулеймана Вахидова. Перед самой «болезнью» архивариуса его навещали двое: кавказец и русак, о чем-то шушукались при закрытых дверях. Так вот, кавказец — Сулейман. Посетители скоро ушли, а ныне покойный господин Лысиков после этого ходил весьма довольный, потирал руки и даже чего-то мурлыкал под нос, что с ним случалось нечасто. А на другой день — приболел…

— Вот такие дела. Результаты есть?

— Пусто, — уныло сообщил Антон. — Теперь вы вправе сказать, что я допустил ещё один промах: не запечатлел на память физиономии наших вчерашних оппонентов. Наверняка архивная барышня опознала бы кого-нибудь.

— Не бери в голову, — Шведов был настроен оптимистично. — Это нам уже без надобности. Тут и так понятно, где собака порылась. Подходите к Охлобыстину, [34] отработаем последний сектор…

— Собака порылась… — Антон развернулся в сторону нависавшей неподалеку трехэтажной серой глыбе высотой с нормальную панельную пятиэтажку. — Собака… А давай-ка, друже, завернем к филармонии. Посмотрим, что там за собакоеды такие…

34

Некогда особняк купца Охлобыстина, переоборудованный под центральный универмаг.

К парадному крыльцу филармонии вела широченная трехмаршевая лестница ступеней в полсотни, отягощенная пустоглазыми львам и амурами с отломанными метательными принадлежностями да откусанными носами. Каждый марш венчал передвижной табачный киоск, а на самом крыльце продавали пиво с орешками и сухариками «Три корочки».

Антону роскошная лестница не понравилась сразу: навернулась вдруг ассоциация с восхождением на лысую простреливаемую высотку безо всякого прикрытия.

— Полуподвал, — заметил Мо, указав на половинки окон, забранных в бетонные короба, крытых сверху решетками. — Возможно, база собакоедов.

— Пошли, глянем, — кивнул Антон, устремляя свои стопы по периметру здания. — Судя по размерам здания, тут должны быть как минимум два входа…

Первый вход был замурован: вместо двери зияла старая кирпичная кладка, возведенная, судя по всему, сразу после революции.

На ступеньках у второго входа сидели на корточках мрачные дети с музыкальными папками и сосредоточенно курили. На двери висел приклеенный скотчем листок, на котором жирным красным фломастером было начертано: «Кл. ф-но». Из-за закрытой двери тихо лилась печальная мелодия.

— Если музыку загнали в подвал, значит, искусство переживает тяжелые времена, — сделал вывод Антон, проходя мимо второго входа. — Интересно, что это за «классное файно»?

— Класс фортепиано, — глуховато ответил Мо. — Зачет. Зимняя сессия.

Антон прошел с десяток шагов, перестал ощущать за спиной привычное присутствие верного ангела-хранителя и обернулся.

Мо притормозил неподалеку от курящих детей. Он стоял, как истукан, и не мигая смотрел на дверь с листком.

— Мо, — тихонько позвал Антон.