Пойдем за ним!
Шрифт:
— Вернёмся домой! — снова сказал Цинна.
— Я ещё, ещё раз хочу видеть Его! — ответила Антея.
Мрак окутывал тела, висящие на крестах, и Цинна приказал перенести носилки своей жены ближе к месту казни. Антея подняла глаза. На тёмном дереве тело Распятого посреди окружающего мрака казалось сотканным из лучей месяца. Грудь Его волновалась тяжёлым дыханием, но голова и очи всё ещё были обращены к небу.
В глубинах туч послышалось точно глухое рокотание. Гром проснулся, с оглушающим треском перекатился с востока на запад, потом, будто низвергаясь в бездонную пропасть, то стихал, то вновь
И сейчас же огромная синяя молния разорвала тучи, ярко озарила небо, землю, кресты, оружие воинов и сбившуюся вместе, как стадо овец, беспокойную, встревоженную толпу.
После молнии воцарилась ещё более глубокая темнота. Около носилок раздавались рыдания женщин, стоящих у креста, и было что-то поразительное в этом рыдании среди повсюду царящей тишины. Те, которые пришли вместе и затерялись в толпе, начали окликать друг друга. И там, и здесь раздавались встревоженные голоса:
— Ойах! Не правого ли это человека распяли?
— Он проповедовал истину! Ойах!
— Он воскрешал мёртвых!
Кто-то крикнул:
— Горе тебе, Иерусалим!
Другой голос отозвался:
— Земля затряслась!
Новый поток молний вырвался из глубины туч на подобие толпы огромных, огненных фигур. Голоса народа стихли или, вернее, затерялись среди свиста вихря, который с неслыханною яростью поднялся вдруг, начал срывать с людей одежды и разбрасывать их по равнине.
— Земля трясётся! — опять послышалось в толпе.
Одни бросились бежать, других страх приковал к месту, и они стояли остолбеневшие, без мысли, с одним только смутным сознанием, что свершилось что-то страшное.
Но мрак вдруг начал редеть. Вихрь гнал тучи, развивал и свивал их и разрывал вновь, как гнилые лоскутья. Свет усиливался всё более, наконец тёмная завеса туч разорвалась, сквозь образовавшуюся расщелину на землю хлынул поток солнечных лучей, и всё прояснилось: и пригорок, и кресты, и испуганные лица людей.
Глава Назарея низко поникла на грудь, бледная, словно восковая, глаза его были раскрыты, уста посинели.
— Умер! — шепнула Антея.
— Умер! — повторил вслед за ней Цинна.
В эту минуту центурион коснулся копьём бока умершего. Странное дело; вид солнца и этой смерти, казалось, успокаивали толпу. Теперь она ближе придвинулась к месту казни, солдаты более уже не отгоняли её. Раздались голоса:
— Сойди с креста, сойди с креста!
Антея ещё раз взглянула на эту бледную, поникшую голову и проговорила тихо, точно про себя:
— Неужели Он воскреснет?
Она видела, как смерть наложила синие пятна на Его очи и уста, видела эти неестественно вытянутые руки, это неподвижное тело, которое всё опустилось книзу, и всё-таки её голос звучал отчаянным сомнением.
Не меньшее сомнение терзало и душу Цинны. Он также не верил, что Назарей воскреснет, но зато верил, что если б Он был жив, то только Он один мог бы своею доброю или злою силой исцелить Антею.
А толпа у креста всё более увеличивалась, голоса кричали всё с большею насмешкой:
— Сойди со креста, сойди со креста!
— Сойди, — с отчаянием, в глубине души, повторил Цинна, — исцели её и возьми мою душу!
Небо прояснилось. Горы были ещё окутаны мглою, но над Голгофой и городом не было ни одного облачка. Башня Антония ослепительно сверкала на солнце, как второе солнце. В освежевшем воздухе носились сотни ласточек. Цинна сделал знак возвращаться домой.
Полдень давно уже миновал. Приближаясь к дому, Антея сказала:
— Геката не приходила сегодня.
И Цинна также думал об этом.
IX
Видение не появлялось и на следующий день. Больная была необыкновенно оживлена, потому что из Цезареи приехал Тимон, который сильно беспокоился о здоровье Антеи и, напуганный письмами Цинны, поспешно покинул Александрию, чтобы ещё раз перед смертью увидеть свою единственную дочь. В сердце Цинны вновь начала стучаться надежда, как бы прося впустить её, но Цинна не смел отворить двери этой гостье, не смел надеяться. В видениях, которые убивали Антею, уже бывали перерывы, — правда, не двухдневные, но однодневные случались и в Александрии, и в пустыне. Теперешнее облегчение Цинна приписывал прибытию Тимона и впечатлению, вынесенному с места казни, — впечатлению, настолько завладевшему душою больной, что она и с отцом не могла ни о чём другом разговаривать. Тимон слушал сосредоточенно, не возражал, раздумывал и только внимательно расспрашивал об учении Назарея, о котором Антея знала лишь то, что ей сообщил прокуратор.
Как бы то ни было, но вообще она чувствовала себя более здоровою, более сильною, а когда полдень прошёл и миновал благополучно, то в её глазах блеснул луч надежды. Несколько раз она назвала этот день счастливым и просила мужа записать его.
А на самом деле день был печальный и мрачный. Из низких, однообразных туч всё время шёл дождь, сначала обильный, а потом мелкий, холодный, пронзительный. Только вечером небо прояснилось и огромный солнечный шар окрасил пурпуром и золотом тучи, серые каменья пустыни, белый мрамор портиков загородных вилл и опустился в пучину далёкого Средиземного моря.
Зато на следующий день погода была удивительная. День обещал быть знойным, но утро было свежее, небо без малейшего облачка и земля так залита блеском лазури, что все предметы казались голубыми. Антея приказала вынести себя под любимое фисташковое дерево, чтобы с пригорка, на котором оно стояло, любоваться видом весёлой, голубой дали. Цинна и Тимон ни на шаг не отступали от носилок, следя за малейшим изменением лица больной. А в ней замечалось какое-то беспокойство ожидания, но не было ни следа того смертельного ужаса, который охватывал её обыкновенно перед приближением полудня. Теперь глаза её светились яснее, а щёки окрасились лёгким румянцем. Теперь и Цинна по временам позволял себе думать, что Антея может выздороветь, и при этой мысли ему то хотелось броситься на землю, дать волю радостному рыданию, благословлять богов, то снова его сердце сжималось при мысли, что это, может быть, только последняя вспышка гаснущей лампады. Желая подкрепить свою надежду, он по временам посматривал на Тимона, но и тому в голову, вероятно, приходили такие же мысли, потому что он старался избегать взгляда Цинны. Ни один из троих и словом не обмолвился, что полдень приближается. Зато Цинна, поминутно наблюдающий за тенью, с бьющимся сердцем замечал, что она становится всё короче и короче.