Пойди туда, -…
Шрифт:
— Жива, доченька… Живая… — с нежностью прошептал он, вскочил и заметался по дому.
— Вовка! Сашка! — крикнул он, думая, что мальчишки от страху где-то спрятались, потом, на время забыв о них и о том, что надо бы зажечь свет, побежал на кухню, громко топая сапогами. Натыкаясь в темноте на углы, он по памяти нашёл ведро с водой, на ощупь сорвал с верёвки полотенце, и вернулся к Марии.
Он остановился рядом с ней и невольно застыл на минуту от картины, которую увидел.
Фонарик его стоял на полу и светил на Марию сбоку. Она лежала, отвернув разбитое
Он опустился на колени и, приподняв голову Марии, стал осторожно обтирать её лицо полотенцем, которое смачивал в ведре.
Смыв кровь, он облегчённо вздохнул, увидев, что раны нет, что лицо женщины лишь сильно разбито от удара чем-то или при падении. Потом он так же осторожно поднял тяжёлое, безвольное тело на руки, и пошёл на двор.
С немалым трудом ему удалось поднять и усадить Марию на дёргавшуюся и испуганно всхрапывающую от запаха крови лошадь. Егерь положил бесчувственную женщину грудью на лошадиную холку, и привязал её к кобыле верёвкой, которую всегда носил на поясе.
Сделав всё, егерь в последний раз оглянулся на дом. Тот стоял, точно оцепенев от страха, и окна его комнаты, слегка освещённой забытым фонариком, напоминали полузакрытые глаза.
Егерь подумал, что без фонарика ему будет трудно в тёмном лесу, но сходить за ним в дом он не решился, опасаясь, что напуганная лошадь сбросит Марию на землю, как только её перестанут держать под уздцы. Или умчится с ней в лес, где обязательно потеряет и ещё больше покалечит…
Было уже совсем темно, когда егерь вывел лошадь с необычной поклажей за ограду. Он сел верхом позади Марии, и, для большей страховки придерживая её рукой, тронул повод.
Лошадь, точно только этого и ждавшая, резвым, но аккуратным аллюром понесла их по лесной дороге. Чувствовалась даже какая-то осторожность в её беге, словно она старалась не растрясти Марию.
Двадцать километров, отделявших избу лесника от деревни, лошадь одолела за час с небольшим. Егерь всё ждал, что встретит кого-нибудь из спешащих на помощь, он ещё надеялся, что мальчишки убежали из дому именно за ней, но когда, въехав в деревню, он не встретил людей и здесь, на душе его, и без того неспокойной, стало совсем муторно.
— «Уж не случилось ли чего и с ними?.. — тревожно подумал он. — Кто же мог поднять руку на восьмилетних мальцов?»
Впервые за последние два часа егерь всерьёз задумался над причинами произошедшей с Марией беды. До этой минуты он не давал себе поводов для подобных размышлений, все его помыслы были направлены лишь на то, что нужно спасать несчастную женщину, и только сейчас, когда близость помощи сняла с него основную тревогу за жизнь Марии, он пытался понять, что же случилось там, в лесу…
Убежать, бросив мать, дети не могли, — это егерю было ясно без оговорок. Заблудиться или утонуть — тоже: мальчишки, выросшие в лесу, на его озёрах и реках, хорошо умели плавать, и знали его, как свои пять пальцев. Что-то произошло в доме — это было несомненно! И произошло что-то страшное! Но что?!
Егерь вдруг пожалел о том, что не осмотрел дом Марии хотя бы мельком. Он только вспомнил слабый запах серы в избе лесничего, точно женщина выкуривала из нор крыс. И ещё в доме не было следов борьбы — это сразу бросилось бы в глаза.
Получалась странная картина: Мария покалечена, её дети пропали… И никаких следов! И всегда заряженное ружьё висит на стене — это егерь заметил, потому что сразу подумал о возможной самозащите. Видимо, всё произошло настолько быстро, что Мария ничего не успела предпринять…
Егерь нигде не стал задерживаться в деревне и сразу поехал к поселковой больнице. Врача там ночью наверняка не было, но оставалась обязательная дежурная медсестра, о чём говорило светящееся окно во флигеле.
Егерь слез с лошади, открыл калитку, пересёк газон и подошёл к этому светящемуся окну, на всякий случай придерживая вздрагивавшую лошадь под уздцы.
Он заглянул в окно. Дежурная сидела за столом и, склонив голову, читала книгу.
Егерь требовательно постучал в стекло. Дежурная подняла голову и обернулась на стук.
Видимо, в лице егеря было что-то пугающее, потому что женщина вскочила со стола, и стремительно выбежала из комнаты, забыв прикрыть за собой дверь. Она выскочила из здания, подлетела к нему, и, увидев женскую фигуру, безвольно лежащую на холке его лошади, резко остановилась, точно натолкнувшись на стену.
— Кто?.. — не спросила, а выдохнула она.
— Мария… — тихо ответил егерь.
— Какая Мария?! — испугалась дежурная. — Из заказника, что ли?.. Жена лесника?..
— Да, она…
— Как, и её — тоже?!. — женщина испуганно прижала сжатые кулаки к своей груди в белом халате, и с ужасом посмотрела на бессильно висевшую на лошади фигуру.
Егерь вздрогну, точно она прочла его мысли.
— Не голоси! — грубо осадил он дежурную. — Живая она! Только покалечена. Без памяти…
Он развязал верёвку и почти нежно снял Марию с лошади. Та, освободившись, наконец, от пугавшего её седока, прянула в сторону и захрапела.
Егерь осторожно внёс Марию в больницу, досадуя на суетившуюся вокруг, и причитавшую дежурную. Когда он положил Марию на топчан, медсестра ахнула, увидев её лицо, и сама побледнела.
— Кто же её так?.. — спросила она срывающимся голосом.
— Не ведаю, но обязательно узнаю… — в голосе егеря было столько ненависти, что дежурной стало чуть жутковато. И, вместе с тем, этот властный голос уверенного в себе, сильного мужчины, вернул ей самой некоторое спокойствие.
— Отойди! — сказала она, оттеснив егеря в сторону рукой. — Ты своё дело сделал, теперь не мешай мне!