Позади Москва
Шрифт:
Додумать она не успела. Прямо впереди, за лентой закругляющихся вперед изрезанных желобками металлических ступенек, послышались громкие, отчаянные крики сразу нескольких людей и затем гулкие хлопки выстрелов. Они отражались от стен туннеля и уходили все ниже и ниже одновременно с тем, как эскалатор равнодушно продолжал поднимать ее вверх. К происходящему там страшному, не виданному ей еще никогда. Спасло Вику то, что она закричала от ужаса. Животный крик, выброшенный из ее горла каким-то детским инстинктом, помог, сбил оцепенение, дал выиграть секунду. Развернувшись на пятке, она бросилась вниз. Захлебываясь, торопясь, каждое мгновение ожидая того, что ноги подвернутся на едущей навстречу лестнице, она прокатится несколько ступенек, заклинится поперек и ее вынесет наверх. Под продолжающуюся стрельбу, под нечленораздельные вопли сразу нескольких людей, все продолжающиеся и продолжающиеся там.
Навстречу бежал милиционер. Тот самый, из глянувших на нее на платформе. Сжавшись в комок, ссутулившись, Вика проскочила мимо него, едва не потеряла двумя ступеньками ниже равновесие, но удержалась и продолжила бежать. Это было почти бесполезно, потому что все ее усилия, все рывки вперед позволяли едва удерживать свое место между двумя едущими навстречу лампами, одними и теми же. Еще сколько-то секунд, и начнет сказываться усталость, подхлестываемая стучащим в затылок страхом. Но обернуться на то, что может поглядеть на нее сверху, было еще страшнее, поэтому она продолжала бежать, уже не тратя сил на крик, уже почти ничего не соображая. Пробежавшего навстречу второго милиционера она уже не заметила, и тот почти сбил ее с ног. Потом лестница неожиданно остановилась, и инерцией ее тут же сшибло вниз. Ступеньки больно ударили по рукам, но лицо удалось защитить. Стараясь изо всех сил, Вика извернулась в проеме между двумя стенками, вытянув вверх сначала одну ногу, затем другую и от этого чуть не упала. Наверху звучали голоса, но криков стало меньше, а выстрелов уже не было слышно. Странно, дочь офицера, она никогда не видела и не слышала, как стреляют. Но все равно это больше не могло быть ничем другим. Она попыталась скулить, но вышло плохо: стыдно и неубедительно. Не отрывая взгляда от закругления остановившегося эскалатора наверху, Вика сначала приподнялась на корточки, затем уперлась в острые грани очередной ступеньки коленом. По одной она начала нащупывать ступеньки ногой. Выиграв несколько штук, она осмелела и решилась высунуться, чтобы оглядеться по сторонам. На встречном эскалаторе двумя десятками метров вниз, наискосок через всю наклонную шахту, она заметила одну осторожно приподнявшуюся голову, и это было все. Все остальные, видимо, продолжали тихонечко лежать. На ее собственном эскалаторе вдалеке внизу виднелся торопливо двигающийся мужчина в развевающемся пальто, держащийся на бегу сразу за обе ленты перил. Этот время не терял. Сообразив, что такое решение самое верное, Вика побежала за ним – сначала довольно ровно, а потом все быстрее и быстрее, пока ветер не начал свистеть в ушах. Гонка по неподвижной лестнице заняла несколько минут, не дольше чем обычно. А внизу, едва выбежав на вползающее на платформу закругление, она остановилась. Вдалеке, на другом конце платформы, к торцевой ее стене бежало несколько человек. А сидящая обычно в «стаканчике» своей будки дежурная стояла сейчас рядом, держа трубку местного телефона с невиданным лет сто витым шнуром, вытянув руку вправо. Ее лицо было бледно-бледно-желтым в свете ярких ламп, как подкисшее летом молоко.
– Что там? – хрипло выдохнула Вика, упершись правой рукой себе в грудь, пытаясь отдышаться. Толку от этого не было никакого, и она прошла оставшиеся метры по пологим здесь ступенькам, остановившись рядом с немолодой дежурной и взглянув туда же, куда смотрела она.
Рядом они простояли минуты две, за это время ни одна не произнесла ни слова. Звуки сюда сверху не доносились: наоборот, стал слышен гул приближающегося поезда. Девушка отступила на несколько метров вбок, под прикрытие свода короткого туннеля, уже мраморного, ведущего к платформе. Так ей показалось более безопасно. Потом она отвела взгляд от неподвижной, молчаливой, как статуя, дежурной у своей будки и поглядела на платформу. Поезд шел от «Парнаса», то есть двигался от ее дома дальше по той же ветке, и это оказалось решающим. Будь он в другую сторону, и она бы, наверное, поехала бы домой, стараясь позабыть что-то, только что произошедшее, неизвестное и от этого только более жуткое.
Когда Вика, продолжая оглядываться, вошла в раскрывшиеся двери второго вагона от головы состава, несколько человек посмотрели на нее с явным испугом. Что-то такое, наверное, было написано на ее лице. Но двери закрылись, поезд начал ускоряться, по платформе мелькнул еще один бегущий человек – почему-то не от эскалатора, а к нему, – и на этом все кончилось, они с воем нырнули в туннель. Вика перевела дух, покачала головой и едва не выругалась вслух. Могла бы и выругаться – никто бы не услышал. Или услышал, но и слова бы не сказал. Потому что это было мелочью по сравнению с происходившим снаружи, за контуром ярко освещенного вагона метро, несущегося по увешанным кабель-каналами туннелю. Под многометровой толщей гравия, глины, песка, невской воды и всего остального.
«Теперь до «Лесной» точно», – сказала она сама себе и поразилась тому, что голос дрожал. Даже притом, что произнесла она эти слова мысленно. Взглянув же в темное окно на собственное отражение, Вика почти испугалась: на темном смазанном лице ее глаза сверкали, как у зверей в детских мультфильмах. Ей впервые захотелось заплакать от страха и обиды, но она все-таки сдержалась. Помогло то, что отец был где-то далеко, и, может быть, в эту самую секунду он вел в ставшем чужим небе свой бомбардировщик, увешанный ракетами и бомбами. Рвался к какому-нибудь мосту или шоссе – как долго они были для Вики ничем, неразличимыми черточками на неинтересной карте, – забитым, вражескими машинами и солдатами и спешащими сюда, чтобы убить ее и маму. И старшую сестру, и ее мужа, и их маленького ребенка, и всех соседей, кроме тех, кто будет к моменту их прибытия уже записывать фломастером номера на ладошках. В той очереди, о которой так доходчиво сказал майор Леонид: в полицаи, охранять концлагеря.
Вика представила весь их огромный микрорайон, превращенный в концлагерь. Всех жителей их улицы с названием, которого она стеснялась в разговорах с друзьями, согнанных в одно место, за спирали режущей проволоки, под вышки. Почему-то в этой картинке, вставшей перед ее глазами, – на вышках, за пулеметами, или в стороне, удерживая рвущихся с поводков овчарок, были немцы. Потом она подумала, что да, могут быть и немцы. Только форма будет не та, которую она себе представила. Что будут они делать с таким количеством людей? Поить качественным баварским пивом, сжигая перед этим громадный комплекс «Балтики», гордо торчащий посреди Викиного района, как Кремль посреди Москвы? Или не «сожгя»… а что? «Сжигя»? «Сжегчи»? Вика сморщилась, пробуя эти слова на вкус, и от этого ее наконец отпустило. Стало легче дышать, расползся густой комок внутри, между горлом и желудком. Они были уже на «Горьковской», – долго же это заняло. Никто на нее не смотрел, все были заняты собой, своими тихими разговорами или мыслями. И по-прежнему никто не открыл ни одной книги, ни одной газеты. Выходят ли еще газеты? Она не знала.
Из глубины памяти всплыло чужое, ненужное слово: «селекция». Что оно означает, она сначала не поняла. Потом в голову начали лезть ассоциации, и Вика изо всех сил попыталась вернуться к той игре, что помогла всего пару минут назад. «Сожгя», «сжигя», «сжегчи»… Учительница русского языка в школе поставила бы ей двойку, класс бы смеялся, и к ней прилипло бы прозвище, которое вспоминали бы потом долго, может быть, годы. Но она давно не училась в школе, где тебя хвалят за хорошие оценки, ругают за плохие, и от этого жизнь проста и понятна. Когда тебе не 22 года и у тебя есть паспорт с регистрацией «Санкт-Петербург, 4-й Верхний переулок, дом такой-то, корпус такой-то, и даже квартира», но штампа о регистрации брака нет, и штампа «военнообязанный» нет тоже, и нет записей о детях. Делает ли это тебя лишенным ответственности, свободным? Не обязанным ехать в военкомат?
Вика вполне понимала, что способна уговорить себя на что угодно. И вернуться домой, обнять маму и попробовать дойти пешком туда, куда метро не ходит, – по многокилометровой дамбе до того же Лебяжьего, где базировался отцовский «инструкторский» полк. Попроситься вовнутрь, в казарму или комнату отдыха «летно-инструкторского состава», и сидеть там с мамой тихо-тихо. Подъедая консервы, пока не вернется папа: усталый, измученный, с рукой на марлевой перевязи и звездой Героя под трехцветной колодкой на левой половине груди. Либо сделать на лице мужественное выражение, целеустремленно доехать до «Лесной» и пройти по улице, расталкивая толпу гневно-презрительным взглядом. Самой распахнуть дверь военкомата ногой, рассказать там о своих спортивных наградах и получить тяжелый автомат, непробиваемую каску, заранее вонючие сапоги – и со всем этим отправиться на Берлин и Прагу, как оба дедушки в свое время.
«Кругом война, а этот маленький. Над ним смеялись все врачи», – вдруг пропел кто-то в ее голове тонким детским голосом. То ли из второго класса, то ли даже из первого. Старая детская песня о трубаче: она не помнила ее, не вспоминала ни строчки уже полтора десятка лет. Откуда это вылезло? Из каких закопанных тайников памяти? И все ли с ней в порядке, с памятью? Произошедшее ее немного охладило. Станции проносились мимо, а Вика сидела в углу вагона, так и оставшегося полупустым. Благодаря какому-то порыву она не сошла на «Невском проспекте» для первой пересадки, а доехала до «Технологического института» и пересела на красную ветку здесь. В свое время она думала, не поступить ли именно в этот институт, но «большой университет» выглядел интереснее. Родителям она об этом не сказала, но в свое время одним из ключевых факторов выбора для нее оказалась не сила факультета, а наличие у СПбГУ шикарного спорткомплекса, даже со скалодромом. Был там один мальчик, который все время ходил в смешных футболках… Скалолазание она потом забросила, потому что поняла, что оно портит руки, причем не кисти или суставы, а именно плечи. Оставила только бассейн и шейпинг и не пожалела. До выпуска оставалось полгода, магистратуру Вика считала потерей времени и четко знала, что даже если отца переведут куда-то еще, то уже не пропадет. Сможет удачно, как старшая сестра, выйти замуж, причем по любви, а не за «кошелек» и тем более не за «папин кошелек». Сможет работать так, что родители не будут стесняться ее места работы. Сможет жить, как нормальный взрослый человек в нормальном городе, полном и работы, и праздника. А теперь все кувырком…
«Лесная» случилась как-то неожиданно, и Вика соскочила со своего уже нагретого сиденья в последний момент, как и полчаса назад, когда попрощалась с майором. А показалось, что год прошел. Что же все-таки там было, на той станции метро, на «Удельной»? Была там стрельба, крики, даже настоящие вопли многих людей, или это ей показалось? После детской песенки внутри своей головы Вика не удивилась бы и этому. Более того, поверить в такое ей было по-настоящему выгодно. Тогда сразу становилось почти нестрашно. «Наружный», общий страх никуда не делся, но мог уйти этот, конкретный. «Ничего не было, мне показалось. Просто «сбой программы» в мозгах, от стресса. От боязни за родителей, да и за себя. От дороги по ставшему опасным городу, от взглядов ставших опасными людей. А на самом деле ничего не было. Или просто милиция изловила человека без документов и с бутылками водки в руках, начала его хватать, а он громко орал и вырывался».