Поздний Рим: пять портретов
Шрифт:
Четвертая глава непосредственно комментирует высказывание Сципиона Старшего о бессмертии души. Избранники, исполнившие свой долг перед отечеством, обретают вечное местопребывание на небе, а точнее, на Млечном Пути.
Пятая глава особенно ярко демонстрирует, что Макробий использует фрагмент из Цицерона не только для комментирования в собственном смысле, но и для максимально широкого изложения современных ему знаний по тому или иному вопросу. Краткое замечание Сципиона Старшего относительно того периода времени, когда Сципион Младший достигнет наивысшей славы, служит Макробию для показа его эрудиции в области арифметики и символического толкования чисел. Макробий преимущественно основывается на пифагорейской интерпретации. Так же как его предшественники — римский энциклопедист Варрон, создатель популярного учебника по арифметике Пикомах, комментатор «Тимея» Халкидий и просветители V–VII вв. Капелла, Боэций, Кассиодор и Исидор Севильский, — Макробий стал одним из главных авторитетов
Шестая глава посвящена непосредственно раскрытию символического и сакрального смысла чисел от единицы до восьмерки и их комбинаций. У Макробия мы находим наиболее полное (по сравнению с другими авторами) изложение символики числа семь, выдержанное в неоплатоническом духе. Прежде всего семерка — комбинация единицы и шестерки, что одновременно содержит мужское и женское начало, чет и нечет. Единица — это не просто число, это источник и начало чисел, это монада, начало и конец всех вещей. Она является символом высшего бога, Единого [26] . Она также символизирует Ум, исходящий из Единого и всегда пребывающий за пределами изменчивости, т. е. вне времени, в настоящем, и содержащий в себе бесконечное многообразие всего сущего. Затем монада может быть отнесена к Душе. Душа свободна от связи с чем-нибудь материальным, будучи соотнесенной только со своим создателем, однако она одушевляет мироздание, связывая Ум и чистую Природу. Монада также символ первопричины всего сущего. Непогрешимая монада олицетворяет Деву (Афину). И через монаду эта непогрешимость передается семерке, которая «не рождает и не порождена», она также символ Афины Паллады.
26
Ibid. I, VI. 8.
Шестерка, которая в соединении с единицей образует семерку, является числом «со многими достоинствами и возможностями» прежде всего потому, что это единственное число из десяти, равное сумме составляющих его частей. Такие числа древние называли «совершенными». Шестерка также передает свое совершенство семерке. Семерка вбирает в себя достоинства и двух других пар чисел, ее составляющих: двойки (диады) и пятерки; тройки и четверки.
Двойка, поскольку она следует сразу за монадой, является первым числом в собственном смысле. Она первая отпадает от всемогущего в разряд изменчивых вещей, и таким образом прежде всего относится к небесным сферам, планетам, солнцу и луне, ибо они уже отделены от неподвижного перводвигателя и движутся в соответствии с числовым ритмом. Необычной силой обладает число пять, потому что оно охватывает все, что имеет бытие или же предназначено к появлению в будущем, т. е. оно концентрирует в себе все, что пребывает на нижнем и верхнем уровнях бытия: Высшего бога, Ум, Мировую Душу — источник всех душ, небесный мир и мир земной; число пять суммирует в себе все мироздание.
Следующая пара, состоящая из тройки и четверки, также исполнена сакрального смысла: тройка является связующим все началом, а четверка символизирует четыре элемента, из которых состоит мир, т. е. его первооснову, четыре основные качества всего существующего (со ссылкой на платоновского «Тимея»). Таким образом, вобрав в себя все основные достоинства чисел, семерка является ключом мироздания.
В этом же роде Макробий излагает символику прочих чисел и геометрических фигур, рассматривая их как выражение мировой гармонии, пронизанной числовым ритмом. Часть главы посвящена символическому истолкованию числовых начал человеческой жизни. В этом Макробий опирается на сочинения выдающегося римского врача Гиппократа и Псевдо-Ямвлиха.
Вопрос о гражданских и человеческих доблестях был одним из главных в римской литературе с ее огромным вниманием к моральной проблематике. Через много веков он стал центральным и в гуманистической этике европейского Возрождения. Макробий посвящает обсуждению доблестей восьмую главу. Он полагает, что наличие у человека определенных доблестей — залог бессмертия души. Повторим, что Сципион Старший среди условий бессмертия первыми называет спасение и преумножение отечества, ибо ничего из имеющего место на земле не может быть более любезным верховному управителю вселенной, чем славное, достойное объединение, сообщество людей, основанное на принципах справедливости, называемое государством. Это утверждение Макробия, вытекающее из самого существа римского миросозерцания с его абсолютизацией гражданственности и государства, находится в полном контрасте с христианскими воззрениями на бессмертие человеческой души, которое было поставлено в прямую зависимость от божественной благодати и религиозно понятых добродетелей чисто индивидуалистического свойства.
Правители и защитники отечества — первые из тех, кто, по мнению Макробия, безусловно заслужили бессмертие. Он оспаривает мнения философов, в частности Платона и Плотина, что бессмертия прежде всего достойны мудрецы, постигшие разумом тайны бытия и обретшие знание истины. Тем не менее, Макробий, опираясь
Эта четверная классификация доблестей, берущая начало у Платона, была усвоена последующей философской традицией, отождествившей их с четырьмя главными добродетелями. Амвросий Медиоланский легализировал платоновско-макробиеву классификацию в христианской теологии. Церковь признала благоразумие, умеренность, справедливость в качестве «природных» добродетелей, прибавив к ним собственно религиозно-теологические надежду, веру и любовь.
Каждая из четырех доблестей, собственно, охватывает определенный тип добродетелей: политические, моральные (очищающие душу), добродетели благочестивого разума (порождаемые мудростью), добродетели-примеры. Человек обладает политическими добродетелями, потому что он общественное животное. С помощью этих добродетелей праведный человек посвящает себя служению государству, обществу, защищает города, почитает родителей, любит своих детей, заботится о родственниках. Реализацией политических добродетелей человек запечатлевается в памяти сограждан. Чтобы обладать политическим благоразумием, человек должен мобилизовать все силы своего разума, рассматривать человеческие деяния в свете божественного авторитета. Чтобы обрести политическую смелость, необходимо возвысить свой разум над страхом перед опасностями, не бояться ничего, кроме неблагодарности, с одинаковым достоинством нести бремя несчастий и принимать дары процветания. Политическая умеренность требует от человека избегать низких, неблагородных помыслов и поступков, нескромных, превышающих его силы желаний и устремлений. Умеренность должна сопровождаться скромностью, смирением, самообузданием, воздержанностью, честностью, сдержанностью, уравновешенностью и благочестием. Политическая справедливость связана с обязательной заботой о согражданах и тех, чья судьба вверена данному человеку. Из справедливости произрастают честные отношения между людьми, дружба, гармония, чувство долга, благочестие, любовь и человеческая симпатия. С помощью политических добродетелей человек становится господином самому себе, а затем и правителем государства или руководителем какого-либо человеческого сообщества, никогда не забывающим о собственных обязанностях перед согражданами.
Добродетели второго типа, очищающие, относятся к тем, что дают возможность человеку приобщиться к божественности; это прежде всего добродетели созерцателя, а не государственного человека. Это добродетели, порождаемые мудростью, отказом от земных вещей и телесных страстей, это добродетели философов.
Третий тип включает добродетели уже совершенного, освободившегося от земных уз безмятежного разума. Это открытая смелость и мужество мудреца, не подавившего свои страсти, но уже совершенно избавившегося от них и устремленного к божественному разуму.
Четвертый тип включает добродетели как архетипы, пребывающие уже собственно в божественном разуме. Из них эманируют добродетели перечисленных выше трех типов.
Главы IX–XIV первой книги составляют важнейшую часть «Комментария» Макробия — это его «сердце». Здесь излагается учение о душе, имевшее столь большое значение в неоплатонизме, описывается, как душа из высших сфер опускается в земные пределы и поднимается обратно. Это сюжет, который в те времена чрезвычайно занимал не только философов и теологов, но и самые широкие слои как язычников, так и в особенности новообращенных христиан. Достаточно вспомнить, сколь пламенно вопрошали об этом верующие Августина.
От IV–V вв. до нас дошло немало тактатов «О душе», и Макробий также откликается на острейшую дискуссионную проблему своего времени. Он отмечает, что философы, «чьи взгляды являются правильными» [27] (т. е. прежде всего последователи Платона), не сомневались в том, что души имеют свое небесное начало, более того, пребывая вблизи источника своего происхождения, они обладают высшей мудростью, знанием истины, которые постепенно утрачивают, спускаясь с высоты через небесные сферы, чтобы быть водворенными в свои темницы — земные тела. Прохождение через каждый пояс иерархически выстроенного мироздания уносит частицу совершенства души, стирает в ней память о ее происхождении.
27
Ibid. I, IX, 1.