Поздний звонок
Шрифт:
– Тише! Сенечку разбудишь, – заглядывая в комнату, раздраженно сказала Ольга Глебовна.
– Сын? – спросил Свечников.
Сикорский кивнул и заговорил почти шепотом:
– Что это за Бог, если он боится людей? Неужели он обязательно должен натравливать их друг на друга, чтобы они общими силами не свергли его с престола? И что это за положительный герой, который изрекает подобные благоглупости? Сможет ли читатель сопереживать такому герою? Я позволил себе усложнить его характер… Прочтите вот тут, – указал он.
«Сергей бесшумно скользнул прочь от зловещей часовни, – начал читать Свечников, – и быстро зашагал между могилами в ту сторону, где подслеповато желтели в темноте окна ближайших городских лачуг. То, чему он стал свидетелем, было ужасно, сердце сжималось от ненависти к этим извергам, но в то же время на краю сознания неотвязно маячила мысль, которая никогда прежде не приходила ему в голову, а если бы и пришла, немедленно была бы изгнана как еретическая. Через несколько шагов он вдруг с ослепительной ясностью осознал, что Бог, разрушив Вавилонскую башню, сделал это не из страха перед людьми, а из любви к ним…»
Свечников вопросительно поднял глаза на Сикорского.
– К несчастью, – пояснил тот, – внешний образ этой катастрофы заслоняет нам ее глубокий внутренний смысл. Гром, молния, несчастные строители в панике разбегаются куда глаза глядят. Сверху на головы им летят кирпичи из обожженной глины. Кто-то пытается прикрыть от них голову, кто-то упал, кого-то придавило или засыпало обломками. Какая уж тут любовь! Но если взглянуть глубже… Впрочем, читайте дальше.
«Сергей замер пораженный, – прочел Свечников. – Впервые он представил себе, как холодно и неуютно жить в мире, где все говорят на одном языке. Этот мир представился ему похожим на огромный дом, не разделенный на квартиры и комнаты. Никто не имел в нем ни своего теплого угла, ни своего маленького света. Даже исполненная самых добрых намерений власть становилась тут абсолютной, и не было надежды, что два тирана, говорящие на разных наречиях, когда-нибудь перегрызут горло друг другу».
– Кстати, в «Поэме Вавилонской башни» Печенег-Гайдовский сам высказывает схожие мысли, – заметил Сикорский. – Это его раннее произведение, в юности он был честнее. Взять хотя бы те две строчки, которое вы процитировали. Случившееся в Вавилоне характеризуется там как алта диа доно , то есть священное свершение Бога.
– Зря мы доверили вам перевести этот роман, – честно сказал Свечников. – От него теперь больше вреда, чем пользы. Варанкин прав, вы разочаровались в эсперантизме.
– Напротив, я хочу сделать нашу пропаганду более безопасной. При каждом удобном случае нам нужно подчеркивать, что эсперанто – язык вспомогательный, иначе мы наживем слишком много врагов.
– С такими настроениями я бы на вашем месте не стал выдвигать свою кандидатуру на должность председателя правления.
– Это не вам решать, – ответил Сикорский с необычной для него резкостью.
Свечников хотел сказать, что решать будет правление клуба, но отвлек странный звук за переборкой. Ольга Глебовна из кухни побежала в смежную комнату, Сикорский последовал за ней, сказав:
– Сидите, я сейчас.
Там, видимо, проснулся Сенечка, но в этом тоскливом мычании, меньше всего похожем на плач ребенка, не слышалось не только ничего детского, но и человеческого. Свечников подошел к двери, приотворил ее и понял, почему Сикорский не хотел приглашать к себе.
В комнате стоял тяжкий дух, какой бывает в местах, где доживают век обезножившие, прикованные к постели старики. Ни толстофитильная свеча с прочной луковицей пламени, едва колеблемого сквозняком, ни открытая печная вьюшка не могли совладать с этим запахом. Стоя за порогом и не смея шире открыть дверь, Свечников не сразу разглядел сидящего на кровати, среди тряпичного хлама, чудовищного мальчика лет восьми, отечного, в закапанной слюнями рубахе, с крохотными, как у китаянки, ненатурально вывернутыми ступнями и огромной головой идиота. Чтобы он не вывалился во сне, кровать сбоку была затянута гамаком.
Мальчик сидел, запутавшись ножками в гамачной ячее, комкал просторное мужицкое лицо и мычал, раскачиваясь:
– Тяй… Тяй… Тяй…
– Чай, значит. Чаю просит, – с неудовольствием оглянувшись на Свечникова, перевел Сикорский.
– Сенечка у нас чаевник, рыбонька наша, чаевник, – ласково приговаривала Ольга Глебовна, целуя сына в макушку и выдергивая из-под него обмоченную простыню. – Налей-ка послаще, – велела она мужу.
– В чайнике кипяток. Не остыл еще.
– Водичкой разбавь.
– Кипяченой?
– Ну, вареной разбавь.
– Тяй… Тяй, – ныл Сенечка.
Сикорский с виноватой улыбкой развел руками.
– Такая вот, Николай Григорьевич, беда у нас.
– О чем это ты? – злобно зыркнула на него Ольга Глебовна.
– Беда, чай любит, – вывернулся Сикорский.
Он начал суетливо охлопывать себя по карманам.
– Тьфу ты! Я же ему гостинец купил!
Наконец отыскалась и была протянута сыну ярко раскрашенная глиняная свистулька. Тот взял ее коряво сведенными пальцами, всё с той же бездушной равномерностью продолжая мотаться из стороны в сторону, и выронил на пол. Сикорский нагнулся, но Свечников опередил его, поднял свистульку, поднес к губам, дунул в дымчатый хвостик. Она издала неожиданно нежный переливчатый звук, в котором послышался голос Казарозы.
Мальчик перестал качаться. Лицо его разгладилось.
– Птиса? – радостно сказал он.
Птичка, птичка свистнула. Баиньки велит. Достаточно было одного слова, чтобы увидеть, как в этом монструозном теле мерцает человечья душа.
Сенечку напоили, вытерли ему клеенку, сменили простынку. Ольга Глебовна принялась его укладывать. Свечников вернулся в гостиную, через минуту к нему вышел Сикорский.
– В Германии, – сказал он, – есть санаторий для таких детей. Там умеют их развивать, но это дорогое удовольствие.
– Потому вы и взялись за перевод Печенега-Гайдовского?
– Да, частная практика у меня небольшая, и платят в основном продуктами. А совзнаки – это всё же деньги, можно поменять на валюту. Хотя курс, конечно, грабительский.
Ясно стало, почему он так держится за должность председателя правления. Нейман прав: место хлебное. Сикорский распоряжался клубной кассой, и, возможно, дела с ней обстоят таким образом, что у него есть причины опасаться неизбежной при смене власти ревизии.
Выйдя из детской, Ольга Глебовна подошла к мужу.