Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
– Ну, что тут у вас, братья мои? – мурлыкающим голосом обратился он к Марату и Рите. – Один жмур? И даже без огнестрела? Ну, это прямо как-то даже и несерьезно.
– Что вы с ним сделаете? – спросил Марат.
– Похороним по-человечески, могил, слава богу, много. Вторым дном пойдет к кому-нибудь. А то в крематорий пристроим, там поглядим. Царствие небесное! – благостно отозвался Дроныч и широко перекрестился, не переставая напевать про себя.
– Сколько мы вам должны? – деловито спросила Рита, шаря по карманам в поисках денег.
Дроныч возмущенно
– Сестричка, что такое деньги? Придуманный способ обмана! Все люди братья, а братьям помогать надо. Твой друг мне правильный пароль назвал – Анися. А Анися брат мне, троюродный, правда, но брат! Да и задолжал я ему кое-что.
– Что? – спросил Марат.
И Дроныч отмахнулся пухлой рукой:
– Поверь мне, старичок, ты не хочешь этого знать. Так что оставьте свои деньги при себе, пис вам, братья и сестры. Тело мои ребята сейчас заберут, а тачку уж сами отгоните куда-нибудь подальше и бросьте там. Всем джа!
И Дроныч, все так же покачиваясь и пританцовывая, двинулся в темноту. Через несколько секунд, правда, он остановился и изрек:
– Но в следующий раз уже придется заплатить.
– В следующий раз? – переспросила Рита.
– А мне, сестричка, все параллельно, хоть каждый день мне жмуров притаскивайте, у меня этого добра – полное кладбище. Только вот Анися хоть и брат мне, но должок у меня перед ним один только. Дальше уже – чистый бизнес.
– А как же – братьям помогать нужно? – усмехнувшись, уточнила Рита.
– Нужно! – уверенно кивнул Дроныч. – Нужно помогать. И в том числе – материально, сестричка. Засим – гуд бай, дорогие мои.
Теперь уже он окончательно растаял в темноте.
«Девятку» они бросили в одном из спальных районов, в ничем не примечательном дворе. Рита, вытащив из сумки носовой платок, аккуратно протерла руль, дверные ручки, окна – и все остальное, к чему они с Маратом могли прикасаться.
Над Москвой вяло разгоралось осеннее утро. Небо медленно светлело, наливаясь с восточного края розовым. На газоне остатки травы прихвачены были кружевным серебристым инеем. От их с Маратом дыхания в воздух поднимались облачка пара.
Марат обернулся к ней, взял в ладони ее озябшие руки и принялся горячо дышать на них, отогревая. И Рита, не удержавшись, погладила его по обветренным губам, провела пальцами по усталым, потемневшим от бессонной ночи векам. В груди разливалась такая боль, словно ее ударили, и грудная клетка треснула, разрывая обломками костей внутренности.
– Теперь все, – сказал Марат, касаясь губами ее ладони. – Все закончилось, можно возвращаться.
И Рита, помотав головой, выговорила с трудом:
– Тот гаишник видел тебя, сможет опознать. Тебе нужно бежать, Марат.
8
Под ногами, под мерно колыхавшимся металлическим полом, грохотали колеса поезда. Отстукивали какой-то свой бесконечный беспощадный ритм. В тамбуре было накурено, под потолком плавали клубы дыма, и из прикрепленной к стене пепельницы под ноги валились бычки. За дверным стеклом, мутным, со скругленными углами, пролетали телеграфные столбы, деревья, домики незнакомых деревень.
Снова поезд. Как всего лишь несколько дней назад. Только теперь рядом с Маратом Рита. Держит его за руку крепко, как будто боится – отпусти она пальцы, и он исчезнет, растворится в плавающем по тамбуру дыму. Они стояли рядом, плечом к плечу, и, когда поезд тормозил или прибавлял ход, их бросало друг на друга. То старое новогоднее желание сбылось. Почти. У судьбы временами бывает странное чувство юмора.
Редкие фонари высвечивали из полумрака Ритино лицо, темные тени под глазами и скулами. Сколько они уже толком не спали? Двое суток? Трое? Временами Марату начинало казаться, что он так и не сошел с поезда, на котором ехал в Москву. Что все, что происходило потом, – лишь лихорадочный мучительный сон, привидевшийся ему на верхней полке несущегося во тьму поезда.
Он ни секунды не жалел о том, что раздавил эту гадину, осмелившуюся поднять руку на его женщину, угрожать ей, причинить боль. Его слишком долго этому учили – убивать врагов, не думая, подчиняясь выработанному рефлексу. Он сработал и теперь, в мирной жизни. Наверно, он так и не сумел переключиться после возвращения из армии. А ведь считал, что так ловко этому научился – переключать режимы собственного сознания. Оказалось – нет, мозг его продолжал жить по законам военного времени. Только тут, на гражданке, эти законы вдруг оказались нелегитимными. И теперь ему грозила тюрьма. Рита это поняла чуть раньше, чем он.
– Все будет нормально, – возразил он ей тогда. – Нет тела – нет дела. Никто не станет меня искать.
Она замотала головой, закусила губу.
– Станет! Мент запомнил тебя и машину. В конце концов, кто-нибудь всполошится, что Гнус исчез, напишет заяву. Машину найдут – тут-то все и всплывет. Тебя найдут, Марат, и посадят. Нужно уезжать?
– Куда? – вяло отозвался он. – Домой? Там тоже менты есть, один дядя Коля чего стоит. Уходить в подполье? Тикать в сибирскую деревню? И всю оставшуюся жизнь провести в страхе, что что-нибудь выплывет и меня найдут? Бояться лишний раз на улицу выйти? Извини, Маруся, это не про меня. Я лучше останусь тут, с тобой. Схватят – значит, схватят. Будешь мне передачи носить в тюрьму? – он пытался шутить, брякнуть хоть что-нибудь, любую глупость, лишь бы стереть отчаяние с любимого лица.
– Нет, подожди. Мне надо подумать.
Рита отошла в сторону, к детской площадке, присела на край песочницы, опустив локти на колени и сжав пальцами виски. Марату, как ни странно, было легко и спокойно. Он уверен был, что никакого велосипеда Рита не изобретет, что все теперь предопределено, а значит, можно расслабиться и плыть по течению. Все равно. Лишь бы только не сразу нашли. Побыть с ней хотя бы еще несколько дней.
Рита тем временем поднялась на ноги. В движениях ее чувствовалась скованность, как будто на плечах у нее лежало что-то тяжелое, не давая до конца распрямиться.