Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
Вниз с холма сбегала асфальтированная дорога, петляя среди пыльно-зеленых, местами едва тронутых осенней желтизной деревьев. Там, внизу, видны были деревни, частью пострадавшие от бомбардировок НАТО, сохранившие такой мирный сельский вид, словно здесь, в Косово, и не шла последние месяцы война.
Марат в последний раз затянулся и затушил окурок о стену дома. Они торчали здесь уже несколько месяцев, и за это время живописный, хоть и слегка подпорченный войной сельский пейзаж успел ему до смерти надоесть. Официально их действия здесь назывались «миротворческой миссией». На деле же заняты они были в основном патрулированием местных деревень с целью обнаружить засевших там сепаратистов, сопровождением колонн гуманитарной помощи, охраной беженцев.
Ему, впрочем, было все равно – сербы, албанцы, пропади они все пропадом. В легионе он служил уже третий год и давно перестал пытаться дать личную оценку операциям, в которых за это время участвовал. Кто прав, кто не прав – не все ли равно.
В легионе их муштровали хорошо. Марат и не подозревал раньше, на что способен его организм. За эти годы он привык, если нужно, спать по полтора часа в сутки, совершать многочасовые марш-броски, не есть по нескольку дней, ощущать опасность по едва заметному напряжению в воздухе. Французским он тоже овладел неплохо еще в первые месяцы обучения. Их всех тогда поделили на команды по два-три человека, так, чтобы в каждой команде был боец, владеющий языком. На него и возложена была миссия обучить остальных. Язык схватывался в буквальном смысле «на лету», во время практических занятий. Когда командовали: «Бежать!», «Ползти!», «Копать окоп!» – нужно было максимально быстро, по действиям других, сориентироваться и понять, что тебе приказано. Вскоре никаких проблем с пониманием команд у Марата не осталось. А дальше дело пошло еще проще, и теперь, спустя два с лишним года, он говорил по-французски достаточно свободно, чтобы понимать шутки своих сослуживцев.
Служба в легионе имела свои положительные стороны. Здесь все они были большой семьей – и Марат часто ловил себя на том, что маленький алжирец Али или высоченный швед Олаф кажутся ему ближе и роднее, чем был когда-то давно погибший брат Руслан. Командование делало все возможное, чтобы создать у солдат впечатление, что за пределами легиона ничего интересного нет – пользоваться телефоном можно было только изредка, возможности выхода в Интернет не было, и Марат временами и в самом деле начинал верить в то, что вся его прошлая жизнь приснилась ему в коротком тревожном сне между двумя марш-бросками. А здесь… Здесь и была его настоящая жизнь. Здесь все свои, все друзья и братья, все выполняют одно дело. Здесь не нужно ни о чем думать – просто выполнять приказы, делать свою работу на совесть. Никаких сомнений в своей правоте, моральных терзаний, мук выбора. Все просто и понятно.
Раз в несколько месяцев, когда выдавалась возможность, он звонил бабе Дине. Старуха, кажется, уже смирившаяся с тем, что он в ближайшее время не вернется, коротко сообщала ему, что у нее все хорошо, вот только ноги, проклятые, болят, да забор перед домом повалился. Про Риту она никогда не упоминала, а он не спрашивал. Зачем? Он сам не знает, что будет с ним завтра, куда его пошлют и вернется ли он оттуда.
Он потянулся, разминая плечи, и пробормотал на выдохе:
– Эх, спать охота!
И только тут заметил, что говорит по-русски. Нехорошо. Он давно уже не позволял себе говорить на родном языке, даже в минуты задумчивости. Не то чтобы скрывал свое происхождение, просто не хотел ненужных расспросов от сослуживцев. Он легионер Марк Брэг, человек без родины, без семьи, без прошлого – и точка.
На крыльцо вышел Олаф, держа за запотевшее горлышко бутылку пива. Толкнул Марата плечом – будешь? Марат отрицательно качнул головой и предупредил Олафа по-французски:
– Ты особо не увлекайся, сегодня в девять мы заступаем на патрулирование.
Тот осклабился, продемонстрировав крупные белые шведские зубы:
– Только пару глотков! От скуки!
Насчет скуки Олаф не особенно шутил. Теоретически у каждого из служащих легиона было право отказаться от командирования в горячие точки. На деле же желающих отсидеться в тылу оказывалось ничтожно мало. Все они здесь были адреналиновыми наркоманами, ищущими приключений, опасности, риска. В редкие периоды затишья перед рейдом бойцы начинали скучать, развлекаясь кто чем может. Алжирец Али, например, имел прямо-таки охотничий нюх на травку, умудрялся разжиться косяком даже в безлюдной пустыне. Олаф спасался алкоголем. Кое-кто из ребят налаживал контакты с женской частью местного населения. А Марат… Марат, к собственному стыду, предавался совершенно идиотским фантазиям.
Редко, очень редко. Когда выдавался свободный вечер, солнце падало, словно подстреленное, за черепичные крыши, в воздухе разливалась прохлада, а в груди начинала ныть непрошеная тоска. Тогда он воображал тот чистый и светлый, продуваемый морским ветром дом в пригороде портового города, запах жарящейся свежей рыбы из кухни, пляшущую на окне белую занавеску, рассветное солнце, мягко крадущееся по подушке, бродящее в копне спутанных темных волос, прыгающее по упругим выгнутым ресницам. Спокойные веки вдруг вздрагивают, глаза открываются, причудливо вырезанные губы мягко улыбаются ему и шепчут: «Доброе утро!» И Рита, живая, теплая со сна, тянется к нему, обхватывает горячими руками, прижимается всем своим до темени в глазах желанным вздрагивающим телом. И сердце его тяжело бухает прямо в ее грудную клетку.
Могло ли такое быть у них когда-нибудь? Получилось бы все, если бы он не поддался на ее уговоры, не сбежал из страны? Он не знал этого и, наверно, не узнает уже никогда.
Патруль двигался по деревне в мягко сползающих на землю сумерках. Шесть человек, облаченные в одинаковую темно-зеленую форму, с традиционными зелеными беретами на головах. Марат шел первым. Руки привычно сжимали теплый металл автомата. Тихая деревенская улица, некогда аккуратные белые домики под черепичными крышами, превратившиеся теперь в развалины. Все так мирно и спокойно на первый взгляд. Обычный осенний вечер. Из-под оград заходились заливистым, но не злым лаем местные мелкие рыженькие собачонки. Из некоторых дворов аппетитно пахло домашней пищей. Местные жители, уже привыкшие к людям в военной форме, здоровались с ними. Некоторые отводили взгляд, некоторые перекидывались с патрулирующими парой фраз на ломаном английском.
Часть домов они обходили стороной, в другие дворы Марат давал команду зайти. Проверить, все ли спокойно. Он и сам не знал, по каким признакам выбирает двор, показавшийся подозрительным. Всецело доверялся обострившейся за годы службы интуиции.
Поль, худой черноглазый парень, втянул своим длинным острым носом аппетитный запах и бросил:
– Черт, жрать охота!
– Понюхай ботинки Олафа, сразу аппетит перебьет, – отозвался Али.
Все заржали, и хриплые перекаты смеха покатились по тихой деревенской улице.
Тот двор они тогда почти уже миновали. Марат коротко обежал пристальным взглядом чистый, ничем не примечательный домик, аккуратный сад, хозяйку-сербку, неспешно ковырявшуюся в огороде, бак с мусором у забора. На мгновение ему вспомнился его собственный родной двор, забор, который они с Русланом каждое лето подновляли, а после зимы он неуклонно снова начинал заваливаться набок. Сейчас, наверно, совсем повалился – баба Дина говорила ему, когда он звонил ей последний раз.
Он и сам не сразу понял, почему насторожился. Что-то было не так. Что-то никак не вписывалось в мирный вечерний деревенский пейзаж. Марат замедлил шаг, пытаясь ухватить за хвост мелькнувшее в груди беспокойство. Что привлекло его внимание? Корявые яблоневые стволы, покрытые снизу белой краской, женщина, медленно распрямившаяся над грядкой и равнодушно следившая за проходящим мимо патрулем, окна дома, светившиеся теплым желтым светом…