Пожароопасный период
Шрифт:
18
...Ничего уже не хочется. Домой бы!
Открыл иллюминатор и такой острой грустью заболела душа. Показался мне океан нашим озером – в пору детства. Будто там, за далью, где-то – камыши, деревни на берегу, утренние рыбаки на плоскодонках. Вот- вот все это покажется, возникнет наяву! Но это только видения, которые проносятся в Памяти. И больше – ничего нет. Есть океан. Большой сегодня и спокойный. А в жизни на берегу, как обухом по голове: начальник рации серьезно разобиделся на заметку в газете, где использовал его шуточки-прибауточки. Ходит, не здоровается. Вот тебе и пироги, вот тебе и гласность! Чувствую: это только начало. Жду следующих реакций. «Реакция»
Ну дела!
Электромех смеется: это даже хорошо, что все так развивается! Материал идет в руки, что и требовалось, как выразился Виктор Иванович, способом – вызываю огонь на себя!
Дал мне бог этого электромеха!
Еще я раздал анкеты с разными вопросами производственного плана. Большинство вернули мне их заполненными. Как могли. Боцман хоть и выразился, что, мол, на такие вопросы «только прокурору отвечать», но тоже что-то накарябал. Возмутился второй механик: «Вопросы провокационные. Мы все советские люди! Зачем же так? Демагогия застойных лет!»
Ишь ты праведник!
Любопытная фигура – второй этот механик. Любопытство ведет его заглянуть в каждую дыру. Читает книжки, потом выдает прочитанное за собственные мысли. Еще штришки, характеризующие человека. Всегда у него двери каюты закрыты, когда и дома, не на вахте. А у комсостава неписанное правило, когда дома, двери открыты, заходи, не стесняйся. Говорят – матросы! – жмот. В увольнении не разменяет крупную купюру на мелкую покупку, а будет клянчить по «копейке» у тех, с кем идет в город.
Все примечают на судне! Недаром говорят, что «пароход стеклянный», не укроешься от любопытных глаз.
...И долго и монотонно идем, час за часом. Жарко уже, пустынно. С берега ни откуда никаких вестей. Будто всеми забыт, всеми заброшен. Чтоб понять это береговым людям, как в море ждешь радиограммы от близких, надо хоть один раз сходить в дальний рейс.
Скудна все-таки на события дальняя океанская дорога. Вот сняли стенгазету, поправили, повесили обратно. И то событие. Пусть успокоится начальник, больше он нигде не фигурирует.
Беседую с новыми нашими пассажирами, что плывут из Аргентины домой. Супруги Ефим Романович и Людмила Ивановна. Гостили четыре месяца у родни. Живут в Киеве. Впечатлений масса. Хорошее, плохое. Хорошее: страна в изобилии полна продуктами – особенно дешевым мясом, овощами, фруктами, промышленными товарами. Тут нет проблем, были б деньги! Но попали, говорят, неудачно. За четыре месяца пять раз менялись цены. Все дорого. Инфляция.
Взахлеб говорят об улице Флорида. Там бывал и я. Днем. Они были после полуночи. Что творится? Оглушает музыка, барабаны. Десятки самодельных оркестров. Наркоманы. Женщина нищенского вида с двумя малыми детьми сидит на асфальте с плакатиком: «Не имею жилья, нет средств к существованию». Ночные бары, рестораны, проституция. Говорю: «А у нас этой проституции тоже хватает». Да, отвечают, на ночном Крещатике у нас – тоже.
Разговор в курилке.
На днях должны провести шлюпочные учения! – говорит боцман Борисов.
– При такой-то волне? – Леня Разводов.
– А ты хоть спускал когда шлюпку в волны? Не приходилось? Бог миловал? А у меня было дело. Самолет американский пал в океан. Спортивный. У них, у летчиков, подкачка бензина отказала. Летели на ручной подкачке. Облетели наш пароход и сели на воду впереди судна. Самолет, конечно, тут же утонул. У них плотик, но на плотик не забираются, а держатся за колесо машины. Мы подошли на шлюпке их брать, старпом говорит: может, и плотик забрать? Американцы махнули на него рукой, а от колеса не отпускаются. Что у них там было? Наверно, наркотики. В Штаты летели. Я колесо под шлюпку на ботдеке бросил. Гляжу, ходят, косяка на него давят, проверяют, на месте ли. Наркотики, пожалуй, и были. Летчиков мы потом на Тринидате высадили. На острове, где Робинзон жил. Денежную премию потом нам дали и подарки.
Ох уж эти морские истории! Не переслушать.
А сегодня «юбилей»: 50 суток как вышли из Ленинграда. Экватор вот-вот. А пассажиры аргентинцы-украинцы жалуются на холод в каюте. Позатыкали все отверстия, кондишен укутали четырьями одеялами. Жалуются доктору: «Что за условия для пассажиров?» А что может доктор? Посочувствовать. Таблеток дать? Смешно.
А ко мне в свободную минуту все подступается с разговором Криков. Чувствую, что-то его беспокоит, гнетет.
– Я вот о вашей стенгазете все думаю. Есть вещи на судне, о которых не принято говорить. Например, о женах. Еще о таможенных строгостях. Вот у вас в материале есть реплика: «А в Калининграде таможня совсем озверела?» Нельзя так! Раз есть фраза, за ней мысль о наличии контрабанды на борту. А ее – нет. Но прочтет таможенник и уцепится. У них такая работа, а работа создает характер. Может быть, и человек туда приходит мягкий, а начальство требует от него быть жестким. Он им и становится. Вот, помню, было: выпустили мы стенгазету, где поместили фотографию моториста – несет кучу ветоши. Подпись: злостный отоварщик! Таможенник и начал трясти моториста: а-а, ну-ка покажи свои кладовки!
Потом моторист проклял нас за эту шутку. Вот, а вы говорите – та-мож-ня!
– Ну, Виктор Иванович! На все у вас готовый ответ есть.
Смеется. Знает себе цену:
– Пожалуй. Как-то моторист один купил в Гамбурге три блестящих платка – с люрексом. А полагалось один. Два других засунул в рукав фуфайки. На свои деньги купил, не химичил. Но не положено, значит, не положено. Порядочные есть таможенники, но попадаются редко. Был один старичок. Видит, что ты купил пару джинсов, а надо одни. И говорит: «Ну, значит, в следующем рейсе больше одних не купишь!» Конечно, отвечаешь. На одном пароходе обнаружили вскрытые ящики с грузом. Вино везли, в красивых таких бутылках.
– Ну это уже не контрабанда, а воровство.
– Конечно. И как ни странно, пьяницы не попались. Выпили и – за борт бутылку, наполнив ее водой. А те, кто сам купил вино, вез его домой, поставив в буфет покрасоваться, тех и привлекли. Проверяли и квартиры, когда дело до следствия дошло.
– Да, – говорю, – провожают с полным доверием, а встречают с подозрением. Грустная тема. Давайте уж лучше про буфетчиц!
– О, это можно сколько угодно. Вот однажды в Выборге буфетчица пришла на пароход голая. Дело было летом во время белых ночей. Пошла она в ресторан с двумя молодыми матросами. Посидели там, выпили. Смотрит она на матросиков – молодые, что с них возьмешь. Идите, говорит, парни, на пароход, а я тут останусь, еще посижу. Ну познакомилась, танцуя, с кавалером. Вышли они из ресторана: куда? Он говорит, что у него нет тут ни квартиры, ни гостиницы. Пошли в парк. Начал он ее обнимать, ласкать, раздевать. Она стала и сама разболакаться. Вещи кладет на скамейку. Когда сняла с себя последнюю тряпку, обернулась – ни вещей, ни кавалера. Пошла в порт в чем мать родила. Ладно – ночь. На проходной сторож дал ей свою шубу. Так и дошла до каюты, никто из экипажа и не заметил. Но. поделилась «приключением» со своей подружкой-дневальной. А после уж и всем стало известно.
19
В девятнадцать часов сорок две минуты прошли экватор. Раз – и перевалили в Северное полушарие планеты. Бросили с доктором с крыла мостика несколько иностранных монет Нептуну. Откупились, так сказать, за все грехи наши. Ни гудка, ни объявления по трансляции. Вот они «морские традиции», о которых мы постоянно говорим с Криковым. Все к чертовой бабушке идет под откос. Эх, капитан, эх, первый помощник!
Рассуждаем с доктором о том, что уж если нельзя праздник перехода через экватор проводить с крепкими напитками, как было раньше, то можно разработать новый сценарий – с квасом, кока-колой, в конце концов! В экипаже пять человек, которые впервые на экваторе. Нет для них и грамот Нептуна – на память. Нет и все!