Пожиратели огня
Шрифт:
— Человек, которого вы изберете, — заметил он, — будет нести тяжелую ответственность; но главное, этот человек должен быть вам безгранично предан, должен любить вас больше, чем себя!
При этом Джонатан Спайерс взглянул на него своим проницательным, испытывающим взглядом, но не сказал ни слова.
На этом разговор и кончился и с тех пор больше не возобновлялся. Капитан изучал почву под своими ногами и если, с одной стороны, чувство признательности говорило в пользу Ивановича, то с другой — чувство недоверия и какого-то инстинктивного отвращения к этому человеку решительно говорило против него.
Таким образом, ситуация создалась щекотливая, и можно было
Тем временем приготовления к предстоящему торжеству и на прииске, и в нагарнукской деревне шли своим чередом, и Оливье настолько был поглощен ими, что время до вечера прошло незаметно.
VI
Около двух часов пополудни великий вождь Виллиго вошел в хижину своего верного Коанука, который с ним почти не расставался.
Прошло уже более года, как Виллиго смыл краски со своего лица и жил спокойной, мирною жизнью частью среди своих единомышленников, частью среди своих белых друзей, проводя добрую половину своего времени во Франс-Стэшене, охотясь и рыбача с Оливье и другом своим Диком.
С того момента, как он справил страшную тризну по Цвету Мелии, уничтожив чуть не всех лесных бродяг, в душе его воцарились мир и спокойствие, и сумрачный, грозный вид его сменился ясным, приветливым и гордым взглядом, какого раньше никто не видал у него.
Гостя во Франс-Стэшене, Виллиго иногда в угоду своим друзьям надевал на себя белые полотняные штаны и куртку, но не носил ни обуви, ни шляпы. Он садился за стол со своими друзьями, но не признавал ни вилок, ни ножей. После вкусного обеда он охотно садился в спокойное кресло-качалку и дремал, как добрый французский буржуа, почивший от своих дел. Но временами его горячий взгляд ясно говорил, что воинственный пыл не угас в его груди, что каждую минуту в нем может проснуться неустрашимый грозный воин, и громкий клич «Вага! Вага!» огласит воздух.
Никто не мог предвидеть, как скоро этому суждено было случиться и как близок был момент, когда его друзьям должна была понадобиться вся его ловкость, мужество и энергия.
Несколько дней тому назад скваттер Вальтер Кэрби со всем своим семейством прибыл во Франс-Стэшен для присутствия на празднике в честь Дика; кроме того, друзья отправили Виллиго в страну нготаков с приглашением Джону Джильпингу. Старый вождь отправился туда в сопровождении своего неразлучного Коанука, и некоторое время спустя они вернулись с письмом от англичанина, адресованным на имя Оливье.
Письмо это было следующего содержания:
«Дорогие друзья!
Я получил ваше приглашение через посредство старого друга Виллиго и его молодого и прекрасного спутника, любезного Коанука. Весьма одобряю вашу мысль отпраздновать с надлежащей торжественностью день рождения высокочтимого и достоуважаемого джентльмена, получившего при крещении имя Дика и впоследствии украшенного современным прозвищем Канадца. Вам достаточно известны, я полагаю, мои чувства к нему и ко всем вам, чтобы быть уверенным, что я был бы весьма счастлив присоединиться к вам с моим кларнетом и усладить ваш слух звуками мелодичной музыки.
Но я не могу отлучиться из селения нготаков без опасения предоставить их на забаву Вельзевула, Люцифера и Астарота в образе католического проповедника, который бродит теперь окрест их, готовый внести в австралийский буш свою безбожную ересь и посеять плевелы там, где я сеял чистую и добрую пшеницу.
Этот римский сеид, зная влияние музыки и гармонии
Кроме того, мои возлюбленные нготаки, опасаясь, что я не вернусь к ним больше, открыто заявили, что они готовы силой воспротивиться моему уходу, и потому я предпочел остаться.
Моя зоологическая коллекция почти закончена; двойные экземпляры я сохраняю для коллекции моего доброго и уважаемого друга графа Оливье Лорагюэ д'Антрэга, да сохранит его Всевышний!
Подписано — Джон Джильпинг. В Джильпинг-Холле».
Оливье не мог читать без добродушного смеха это послание будущего лорда Воанго. Дик, которому он передал его, также добродушно и искренне рассмеялся.
Затем друзья приступили с расспросами к Виллиго и Коануку относительно истинного положения вещей и из слов своих туземных друзей узнали, что досточтимый Джильпинг так очаровал своим пением псалмов и звуками кларнета нготаков, что те, фактически окружая его всяким уходом и знаками видимого почета, в сущности, держали его в плену и ни за что не согласятся добровольно отпустить его из своей деревни. То, что наивный англичанин высокопарно именовал Джильпинг-Холлом, то есть замком Джильпинга, было довольно просторное жилище, сооруженное для него нготаками и обнесенное глубоким рвом и валом наподобие крепости, а когда Джильпинг пожаловался, что ему тесно в этой ограде, то ему прирезали еще кусок земли около двух гектаров и обнесли точно таким же высоким частоколом, рвом и валом — не с намерением оградить почтенного Джильпинга от могущей грозить ему опасности, а исключительно с целью удержать его у себя в плену и воспрепятствовать его бегству. Прирезанное к его жилищу пространство было засажено кустами и деревьями, что дало Джильпингу повод называть свое владение Джильпинг-сквером или Джильпинг-парком; в этой крепости он пребывал под строжайшим присмотром постоянно сменявшихся нготакских воинов, как птица в откормочной клетке. Простодушные дикари совершенно серьезно считали его кобунгом, то есть добрым гением, явившимся к ним с луны из страны предков, чтобы принести им счастье, тем более что старое предсказание относило именно к этому времени появление такого кобунга, а потому нготаки твердо решили ни за что не отпускать от себя своего доброго гения и всеми средствами помешать ему вернуться в страну предков, откуда он пришел. Конечно, Джильпинг не имел ни малейшего желания переселиться на луну, но желал бы быть свободен, чтобы вернуться в Англию. Впрочем, он не сознавал своего положения и приписывал все происходящее исключительно трогательной заботливости об его безопасности. Каждый раз, когда он пытался выйти за ограду Джильпинг-сквера, двое рослых нготаков, постоянно стоящих на часах у входа, с умильными улыбками и гримасами, с коленопреклонениями и молящими жестами, упрашивали вернуться назад.
— Ах, эти добрые люди! — восклицал Джильпинг, — они опасаются, чтобы со мной не случилось что-нибудь. Но, право, дети мои возлюбленные, мне не грозит ни малейшей опасности!
— Кобунг! Натта кобунг! Натта кобунг! Не надо выходить! Не надо выходить, кобунг! — молили с самыми умильными улыбками черномазые дикари Австралии, и если он, не внимая их мольбам, все-таки желал перешагнуть за ограду, то рослые нготаки бережно брали его к себе на плечи и относили обратно в жилище, после чего удалялись, облобызав ему ноги.