…Пожнешь бурю: Хроника двух трагических часов
Шрифт:
– Мне крайне необходимо видеть мистера Холмса, – сказал полковник Полухин охранявшему вход в специальный корпус человеку в штатском. – Вопрос государственной важности…
Детектив, левый борт пиджака у которого заметно оттопыривался, внимательно изучил удостоверение Юрия Семеновича и его дипломатический паспорт.
– Мистер Холмс болен, – сказал он. – Но я пропущу вас вовнутрь. Там находится старший смены, который вправе принять решение, согласовав его, конечно, с нашим шефом, мистером Холмсом.
Старший смены занимал помещение, которое нельзя было миновать никому из тех, кто попытался бы проникнуть в здание. Кобура с пистолетом, надетая прямо на белую майку, просвечивала у него сквозь светло-салат ного цвета медицинскую куртку. Рядом с охранником находилась сестра милосердия в рогатой косынке, под которую были убраны волосы, на косынке краснел маленький крестик.
Юрий Семенович разъяснил, кто он такой, предъявив, естественно, документы.
– Но мистер Холмс не занимается сейчас государственными делами, – возразила сестра милосердия. – Он в отпуске по болезни, поэтому…
– Я знаю, – нетерпеливо перебил ее Полухин. – Только мне надо сказать ему всего несколько слов. Поверьте, что это очень-очень важно…
«Не могу же я сообщить вам, что вот-вот начнется третья мировая война, – подумал атташе. – Тогда вы сразу отвезете меня в психбольницу святой Елизаветы».
Мистер Холмс плохо спал в эту ночь, – снова заговорила сестра. – Мне думается, что теперь он уснул.
Послушайте, мисс, вы можете стать причиной огромного несчастья, – строго сказал Полухин. – Прошу вас немедленно позвонить мистеру Холмсу и сказать ему только одну фразу.
Теперь он напустил на себя таинственный вид, и прием подействовал. Сестра вопросительно поглядела на охранника в медицинской куртке, и тот кивнул: звонок – это совсем другое дело. Но сама она звонить не рискнула. Сняла трубку, тронула пальцем клавишу на табло селектора и протянула трубку церберу из ФБР.
Я уже не сплю, – послышался в динамике как всегда бодрый и слегка ироничный голос Ларри Холмса. – Ко мне делегация из Армии спасения?
Сюда пришел русский полковник, сэр. Его имя… Польюхин, сэр… Да, дипломат, сэр. Он говорит – по делу государственной важности. И просит передать вам…
Что передать? – спросил охранник, прикрыв ладонью мембрану микрофона.
Жареный петух клюнул пас в зад! Так и передайте, – сказал военный атташе.
70
Взрыв радиобомбы, которая в клочья разнесла Энтони Свейна, отразился на экранах членов Комитета семи как мгновенная вспышка, она казалась технической неисправностью, прервавшей видеоконтакт с боссом-координатором Юго-Запада. Но прошло с десяток минут, а контакт не восстанавливался. Связь с Чарльзом Маккарти, исчезнувшая ранее, тоже не возобновлялась. Два слепых экрана встревожили Патрика Холла.
Что у них произошло, Джонни? – спросил он у Галпера, который обеспечивал телевизионные каналы между членами комитета через принадлежавшие его компании спутники.
Мои люди выявляют причины обрыва связи, – сказал Джон Галпер. – Используем дублирующие системы…
А по обычному телефону им можно позвонить?- осведомился Питер Розенфельд из своего убежища на Северо-Востоке.
Галпер хотел ответить, но в этот момент заговорил Эдгар Гэйвин, он вместе с Уильямом Годфри, которого друзья называли еще Сержантом Биллом, отвечал за ликвидацию Президента.
Внимание, джентльмены! – провозгласил Гэйвин. – Вертолет вышел на машину «синих волков». Она стоит в лесу, сообщает пилот, людей рядом нет.
Надеюсь, они надежно убрали этого типа, – проворчал Питер Розенфельд.
Те, кто хорошо знал этого члена Комитета семи, называли его Ангелочком Питом. Он и в самом деле напоминал повзрослевшего и даже, так сказать, возмужавшего херувима, которому, несмотря на его почти полсотни прожитых лет, давали только тридцать пять, в крайнем случае сорок. Питер никогда не пил спиртного, не курил, соблюдал диету и занимался спортом, особенно плаванием и бадминтоном.
Жизнь у Розенфельда была прекрасной. Красивый, как серафим – или дьявол? – он пользовался бешеным успехом у женщин. Но сам Питер только пользовался женщинами, понимая, что это необходимо для поддержания физического равновесия организма, гармоничного развития его.
И вот у этого почти во всем уравновешенного существа была сильная, как говорили в старину романтические поэты, испепеляющая страсть. Питер Розенфельд патологически ненавидел русских. Свою ненависть к русским передал ему дед – наследник огромных капиталов, сколоченных в результате бесчисленных афер с подрядами на строительство железных дорог, водочного откупа, приобретения земель и лесов у прокутившихся помещиков его предками, проживавшими в России со времен разделов Польши. Но грянул семнадцатый год. Многое дедушка Ангелочка потерял в результате Октябрьской революции. Только немалую часть средств все же удалось загодя перевести в банки Ротшильдов в Европе. Отойдя от октябрьского стресса, Розенфельд-дедушка засучил рукава и принялся делать деньги. Он неплохо нажился на поставках оружия в годы второй мировой войны и передал отцу Питера довольно приличную финансовую империю.
А внука старый Розенфельд, отойдя от дел, воспитывал сам. Он постоянно внушал ему, что русских надо просто-напросто ликвидировать как национальное образование, ибо славянские народы не поддаются дрессировке и непредсказуемы в своих действиях. В них слишком велико духовное начало.
– Лошадь, которую нельзя объездить, приучить к хомуту, пускают на колбасу салями, – говорил дед, с удовольствием поедая эту самую колбасу, которую привозили ему до войны из Венгрии, а потом из одного австрийского городка на Дунае.
Под «лошадью» дедуля Розенфельд подразумевал Россию…
Ненавидел Питер Розенфельд и нынешнего Президента, который носил заурядную, широко распространенную в Америке ирландскую фамилию. Этому человеку Ангелочек не мог простить курса на мирные соглашения с русскими, установление обстановки искренней благожелательности в стране, которую босс Северо-Востока считал собственной вотчиной.
– Вертолет садится на соседнюю поляну, – сообщил Эдгар Гэйвин. – Еще немного, джентльмены, и мы увидим труп этого человека.