Позитронный человек
Шрифт:
Но специальный закон, предотвращающий уничтожение собственногоробота? Простите, тут мы вступаем в область очень странного образа мышления. У меня, в моем офисе есть роботы, но желание сокрушить хотя бы одного из них приходит ко мне так же часто, как мысль взять топор и трахнуть им по столу. Но покажите хотя бы одного человека, который стал бы возражать против моего праваделать с моими роботами все, что мне вздумается, так же, как со столами и с любыми предметами мебели в моем офисе. Может, государство, бесконечно мудрое государство, явится ко мне в офис и скажет: «Джеймс Ван Бюрен, вы должны проявлять доброту к вашим столам и оберегать их от повреждений. То же и в
В этом месте Ван Бюрен выдерживал небольшую паузу, умно и спокойно улыбался, каждому давая понять, что это был не более чем гипотетический пример и что сам он отнюдь не принадлежит к тем, кто может кому-либо или чему-либо нанести урон. И затем он продолжал:
— Можно ожидать, что Джордж Чарни скажет, будто робот по суш своей совершенно отличен от стола или картотечного ящика, что робот разумен и эмоционален, что с роботами нужно обращаться практически как с людьми. В ответ я хотел бы сказать, что он ошибается, он ослеплен любовью к роботу, которого его семья держит вот уже много десятилетий, он потерял представление о том, что такое роботы в действительности.
А в действительности они, друзья мои, машины. Они инструменты. Они приспособления. Механические приспособления, меньше всего нуждающиеся в юридической защите, как и все прочие неодушевленные предметы. Да, я утверждаю: неодушевленные. Они могут говорить, согласен. Они могут по-своему, в ограниченных пределах, в соответствии с заложенной в них программой, мыслить. Но уколите робота — польется ли из ранки кровь? Пощекочите робота — станет ли он хохотать? У роботов есть руки, есть органы чувств, потому что мы их такими сделали, но обладают ли они истинно человеческими привязанностями и страстями? Едва ли. Едва ли! И поэтому давайте не путать машины, внешне сходные с людьми, с живыми существами.
Должен также особо заметить, что в наш век человечество оказалось в зависимости от труда роботов. В мире сейчас больше роботов, чем людей, и в основном они выполняют такие работы, к которым никто из нас не захотел бы и близко подойти. Они освободили человека от нудных, грязных работ и от деградации. Но нельзя путать наши разногласия с давними дебатами о рабстве, с последующими дебатами об освобождении рабов и, наконец, с еще более поздними дебатами о гражданских правах для потомков вольноотпущенников — это неизбежно приведет к экономическому хаосу, когда наши роботы начнут требовать не просто законов в свою защиту, а захотят полной независимости от своих господ. Рабы далекого прошлого были людьми, коварно захваченными другими людьми, мерзко с ними обращавшимися. И принуждать их силой к рабству никто не имел права. Но роботы только для того и появились на свет, чтобы служить. Они по определению предназначены для использования: быть не нашими друзьями, а нашими слугами. И любое другое отношение к этому предмету есть сентиментальное, опасное заблуждение.
И Джордж Чарни, и Джеймс Ван Бюрен были превосходными ораторами. Поэтому битва между ними, проходившая в основном на общественных мероприятиях, а не в Законодательном собрании и не в Региональном суде, в конечном итоге привела к возникновению своего рода равновесия.
Существовало немало людей, которые сумели переступить через страх и неприязнь к роботам, так широко распространенные на Земле два века назад, и они согласились с доводами Джорджа. Они тоже относились к своим роботам с определенной долей любви и хотели, чтобы роботам была предоставлена хоть какая-то защита со стороны закона.
Но были и такие, кто страшился не столько самих роботов, сколько риска понести финансовый ущерб, если роботы получат хотя бы незначительные гражданские права. И они добивались осторожного подхода к этой новой области в юрисдикции.
И вот баталия наконец закончилась, был предложен закон, по условиям которого объявлялись противозаконными все приказы, выполнение которых могло повредить роботу; закон прошел в Законодательном собрании, но с поправками; его направили обратно в Региональный суд; Региональный суд после исправления отдельных статей снова его принял, затем его ратифицировал Всемирный законодательный совет, после окончательной апелляции его утвердил Всемирный суд, и в результате всех этих мытарств он стал очень невыразительным. Бесконечные видоизменения привели к тому, что меры наказания нарушителей закона оказались далеко неадекватными.
Но, по крайней мере, принцип прав роботов, впервые установленный в связи с провозглашением Эндрю свободным роботом, теперь намного продвинулся вперед.
Окончательное одобрение закона Всемирным судом было получено в день кончины Маленькой Мисс.
Это не было совпадением. Маленькая Мисс, совсем старенькая и слабая к тому времени, отчаянно цеплялась за жизнь в эти последние недели дебатов. Но стоило прозвучать слову «победа!», как она ослабила хватку.
Эндрю был возле нее, когда она умерла. Он стоял подле ее постели, глядя вниз на маленькую, увядшую женщину, утонувшую в подушках, и вспоминал те далекие дни, больше восьмидесяти лет назад, когда его доставили в большой дом Джералда Мартина на побережье океана и две маленькие девочки смотрели на него, а младшая вдруг нахмурила бровки и произнесла: «Эн-ди-арр... Совсем нехорошо. Нельзя так называть его. Что, если мы назовем его Эндрю?»
Как давно, как страшно давно это было! Если говорить о Маленькой Мисс — целая жизнь прошла. А Эндрю казалось, что какой-то миг промелькнул, почти ничто не отделяло его от тех дней, когда он, Мисс и Маленькая Мисс спустились на берег и он поплыл во время прибоя, потому что так захотелось им, маленьким девочкам.
Это было больше восьмидесяти лет назад. Для человека это, как было известно Эндрю, большой отрезок времени.
Жизнь Маленькой Мисс завершила свой цикл и теперь покидала ее. Волосы, которые были когда-то сияющим золотом, давно уже превратились в блестящее серебро, и вот впервые они потускнели, стали бесцветными. Она шла к своему концу, и ничто не могло этого изменить. Она не была больна: она просто состарилась, и не было никакой надежды на улучшение. Пройдет несколько мгновений, и она перестанет функционировать. Эндрю с трудом представлял себе мир, в котором не будет Маленькой Мисс. Но он понимал, что сейчас наступает время именно такого мира.
Ее последняя улыбка была обращена к нему. «Нам было хорошо с тобой, Эндрю», — прозвучали ее последние слова.
Она умерла, держа его руку в своей, а ее сын с женой и внуком стояли чуть поодаль от них.
Глава 13
После смерти Маленькой Мисс Эндрю еще несколько недель чувствовал беспокойство. Он не смел назвать это горем, так как считал, что в его позитронном мозгу не было блоков, которые заключали бы в себе что-либо, соответствующее человеческому горю.
Но он был явно расстроен, и ничем иным, кроме кончины Маленькой Мисс, объяснить это было нельзя. Он не мог бы с точностью определить свое состояние. Он ощущал некоторую тяжесть в мыслях, странную замедленность движений, ощущение общего нарушения всех ритмов его существования — он все это ощущал, но подозревал, что никакие приборы не обнаружили бы никаких измеримых отклонений в его функционировании.
Чтобы как-то облегчить свои переживания, которые он и про себя не смел называть горем, он целиком погрузился в изучение истории роботов, и его рукопись день ото дня становилась все объемистее.