Познание России: цивилизационный анализ

Яковенко Игорь Григорьевич

Исторический опыт свидетельствует: путь от новой секты к крупной конфессии лежит через неизбежное переосмысление религиозного учения. Становящаяся конфессия с необходимостью проходит через самоотрицание. Двигаясь от исходной идеи, голой и противопоставленной «этому» миру, от интенции к сфере трансцендентного — а только такое исходное ядро и может породить большую религию, — становящаяся конфессия проходит через череду последовательных переинтерпретаций учения и компромиссных трансформаций доктрины (деление верующих на клир и мир и, далее, на монашество и белое духовенство, что позволяет задать многослойную систему нормативности, сделав множество «послаблений» мирянам; принятие концепции, согласно которой всякая власть от Бога, и т. д.).

Результатом

этих неизбежных изменений являются фундаментальный компромисс учения с миром эмпирической реальности и превращение узкой секты в институт церкви. В. Тернер описывает этот процесс следующим образом: судьба всех спонтанно возникших общин едина — через «упадок и гибель», как это воспринимается большинством людей, к структуре и закону. В религиозных движениях общинного, коммунитарного типа «рутинизуется не только харизма вождей, но также и общинное устройство организации их первых учителей и последователей»29. Фундаментальный аспект самоотрицания состоит в том, что противопоставленное изначально миру движение интегрирует, вбирает в себя мир культурной и социальной реальности. Только те учения, которые проходят этот путь, имеют шанс стать настоящими конфессиями. Остальные, как правило, обречены оставаться достоянием узких сект, существующих на периферии общественной жизни. Идея полного отрицания «мира» способна захватить очень и очень немногих. Массовый человек ждет от духовного учителя примирения с миром и помощи, нравственного руководства в жизни в реальном мире.

Точно такую же эволюцию прошло христианство, хотя в различных христианских конфессиях она шла по-разному. Протестантизм пронизан пафосом принятия «мира сего» и мыслит жизнь верующего как подвиг религиозного существования в миру. Католицизм занимает в этом отношении промежуточное положение. Православие же в максимальной степени сохранило неприятие мира и помещает сферу религиозного идеала за пределы эмпирического бытия. В этой связи заслуживает особого внимания собственно российская версия православия. Утвердившаяся в нашей стране церковная традиция не только сохраняет, но и расширяет пространство жестоких предписаний — посты, поклоны, запреты и т. д. То есть ориентирует верующего не столько на жизнь в социокультурной реальности, сколько на жизнь в идеальном мире церковной нормативности. Уже в XVII в. православные греки и украинцы поражались строгим нормам русской церкви. Эта особенность русского православия задана мощнейшей тенденцией неприятия мира, т. е. цивилизации, государства, всего эмпирического бытия человека.

Убеждение в том, что мир «лежит во зле», так называемая мироотречная традиция, чрезвычайно сильна в русском религиозном сознании. Трактовка жизни в миру как скорбной юдоли, жизни во грехе, прочная связь высшего, идеального существования с асоциальной позицией, воплощаемой в образах монаха, странника, юродивого (людей, покинувших мир и обретших на земле ангельский чин), манихейская дихотомия духа и «брюха» — все это отвращало от мира. Но поскольку человек неотделим от присущей ему культуры, отказ от мира в реальности означал отказ от конкретных форм цивилизации и социальности. Архаический субстрат русской ментальности наделял религиозную культуру пафосом неприятия государства и цивилизации. Мироотречная традиция — лишь форма осмысления и обоснования этого неприятия.

В логике нашего исследования нельзя не упомянуть о «двоеверии». Пронизанность народной культуры языческими мотивами и представлениями, особый сплав православия и дохристианских культов достаточно полно описаны и исследованы. Это важный момент. С одной стороны, отторгая от себя мир большой культуры, народная традиция бережно хранила и умножала седую архаику, т. е. культуру и ментальность, стадиально предшествовавшие цивилизации. С другой стороны, большая культура принимала такую версию народной культуры и сама постоянно и неуклонно проникалась архаическими представлениями, растущими из народного полуязыческого синкрезиса. Сохранение широчайших пластов архаики определило устойчивый системообразующий признак русской ментальности.

Относительно нашей культуры можно высказать одно парадоксальное суждение. Русская цивилизация есть цивилизация “поневоле”. Это особая цивилизационная сущность, в ценностном ядре которой, в сфере сокровенных мечтаний и устремлений заложено отрицание государства, цивилизации, исторического бытия. Из этого фундаментального отрицания рождаются и чувство вины за нынешнюю жизнь как жизнь недолжную, греховную, и странное ощущение неподлинности «этого» мира, и (в противовес последнему) стремление к «подлинному», эсхатологическому бытию. Отсюда вытекает и единственное оправдание государства как теократической сущности, ведущей грешного исторического человека к внеисторической Вечности. В отрицании цивилизации как способа человеческого бытия, в этой «поневольности» русской культуры заложена одна из самых главных загадок России.

Человек или общество, вовлеченные в цивилизацию «поневоле» суть не что иное, как паллиативные феномены. В такой паллиации моменты архаики сплавлены в одно целое с моментами цивилизации. Качественным критерием, позволяющим развести паллиативные и целостные формы культуры, является сфера идеалов и конечных целей общества. В первом случае социально-нравственный идеал помещается во вневременной, эсхатологической перспективе. Здесь идеальная жизнь — жизнь вне большого общества и цивилизации. Изживание же паллиативных форм цивилизации и становление целостной культуры большого общества связаны с крушением эсхатологического идеала. Надежды и конечные цели человека перемещаются в сферу исторического бытия, в царство цивилизации.

В силу ряда объективных причин описанный конгломерат культурных элементов, определяемых влиянием государства и цивилизации, с одном стороны, варварства и дого- сударственной архаики — с другой, закрепился в России и оказался адаптивным, исторически эффективным (во всяком случае, до начала XX в.). В варварской составляющей российской цивилизации можно выделить три пласта: дисперсное варварство, институциональное варварство, маргинальное варварство.

ДИСПЕРСНОЕ ВАРВАРСТВО

Первый из указанных пластов совершенно неохватен и безграничен в своих проявлениях. Здесь мы имеем дело не с варварством в чистом виде, но с моментами, чертами архаически-варварского, разными формами дезадаптации и деструкции по отношению к нормам цивилизованной жизни, т. е. с явлениями, пронизывающими жизнь всего общества, при том что масштабы их и формы варьируются в зависимости от специфики ситуации и характера социального слоя.

Предлагаемая к рассмотрению тема совершенно необозрима. Мы можем наметить лишь ее контуры, рассчитывая на личный опыт каждого, кто хоть сколько-нибудь знаком с отечественной реальностью. При рассмотрении дисперсного варварства особый интерес представляет предметная среда как интегратор культурных смыслов, вскрывающий доминирующее в обществе отношение ко Вселенной и человеку.

Одна из особенностей советской эпохи состояла в том, что архаически-варварское отношение к предметной среде утверждалось как тотально доминирующее и вошло в неписаную систему норм. Каждый советский человек знал, что зона высшей (на самом деле минимальной, естественной для цивилизованного общества) упорядоченности распространяется на особый, узкий класс объектов, представляющих ценности Власти земной и небесной. В типовом наборе это были обком, облисполком, здание госбезопасности, ритуальная площадь с памятником вождю. В отдельных случаях к этому списку прибавлялась гостиница «Интурист». Эти, и только, эти, объекты были безупречно по советским меркам спланированы, построены и эксплуатировались, являя собой особо ухоженное, возделанное и упорядоченное пространство. Все же остальное, в том числе и показно репрезентативные, «красивые» объекты — театры, музеи, стадионы, санатории, — было фатально дефектно. Прежде всего эти объекты имели два крайне различающихся вида — главный фасад и фасад дворовый30.