Познание России: цивилизационный анализ
Шрифт:
Для того чтобы раскрыть типологические характеристики казачества, надо поместить его в среду качественно близких феноменов. Ближайшее к нему явление европейской истории — рыцарство. По существу рыцарь — не что иное, как позавчерашний, т. е. достаточно поздний, варвар, который принял исповедальные ценности цивилизации, но не утратил некоторые качества, чрезвычайно важные для военного дела (имел повышенную пассионарность и подвижность, не «прирос» к земле, сохранил элементы военно- демократического этоса, отождествлял мужчину и воина), и по внутреннему убеждению превратил в свою профессию защиту государственности и цивилизации от варваров, а также от других цивилизаций45.
Рыцарство возникло в эпоху раннего средневековья. Германцы,
В природе рыцарства и казачества множество как очевидных параллелей, так и существенных различий. Последнее обусловлено тем, что эти явления складывались в типологически близких, но существенно различающихся исторических контекстах. Рыцарство возникло в рамках государства, в поле действия цивилизации. В его этосе в меньшей мере сохранились архаические, догосударственные моменты, а включенность в процесс феодализации была полной.
Казачество возникло за рамками государства. Оно в большей мере сохранило военно-демократический стержень архаической культуры и в гораздо меньшей мере феодализировалось. И хотя казачество претерпело значительное социальное расслоение, оно не породило класса феодалов47. Рыцари были частью феодального общества и государства и несли в себе все черты его культуры. Самосознание казачества — особая, не тождественная зрелому государству сущность. Хотя на позднем этапе своей истории казаки ощущали себя опорой царизма, они ревниво сохраняли при этом свою автономию.
Примеры из более отдаленных времен мы находим во всей мировой истории. Это многочисленные племена, союзы и роды поздних варваров (часто на стадии перехода к оседлому образу жизни), которые поселялись в пограничных областях великих империй и выполняли буферные функции. Так, в Римской империи германские и готские племена получали статус союзников (foederati) и расселялись за пределами границы (limes) на “эвакуированных” территориях, то есть на землях, сопредельных с границами государства.
В этих “полуварварах” идеально сочетались культурные пласты как варварства, так и цивилизации. В широкой исторической перспективе переходные формы исчезают, растворяются или трансформируются. Однако иногда паллиативная комбинация оказывается устойчиво востребуемой благодаря особенностям геополитического контекста. Это и случилось в истории России. Земледельческое общество соседствовало здесь с необозримым степным пространством, требовавшим освоения и закрепления, на которые уходили столетия. В подобных случаях паллиация получает идеологическое и культурное оправдание и становится исключительно устойчивым явлением.
Экскурс в проблему генезиса казачества позволяет очертить одно из фундаментальных противоречий российской ментальности. Если рассматривать Россию как целое, вызревавшее в рамках устойчивой федерации земледельческого и номадического обществ, надо признать, что русская культура если не интегрировала, то по крайней мере агрегировала в единое целое две качественно различающиеся культурные системы.
В своем историческом бытии нормальное земледельческое общество демонстрирует поступательное развитие, в то время как история кочевых народов и созданных ими государств существенно иная. Указывая на это, Гумилев пишет:
Социальное развитие в странах земледельческих и народов, наследовавших развитую культуру античности, и у племен, живущих в девственном ландшафте, без письменности, с примитивной техникой, идет асинхронно… В Европе развивается феодализм, образуются классы, разделяется ремесло и земледелие… а в степях Евразии овцы поедают траву, псы охраняют овец, а пастухи ездят в гости
Опубликованные в последние годы работы специалистов по кочевниковедению фиксируют как взаимозависимость земледельческих и кочевых народов, так и качественное различие этих стратегий исторического бытия. Эти отличия и задавали различающуюся перспективу исторической эволюции50.
Такое существование без наблюдаемого развития являет собой исторически первичную стратегию. Она характеризуется чрезвычайной устойчивостью, мощным закреплением ориентации на воспроизводство вечных и неизменных структур, а потому минимально трансформативна. Драма русской истории состоит в том, что Московия-Россия медленно, но неуклонно ассимилировала степные пространства в территориальную систему оседлого земледельческого общества. А подобное развитие возможно только через глубочайшее взаимопроникновение культурных систем. Русская культура инкорпорировала широчайшие пласты архаического кочевого менталитета51.
Разумеется, казачество как явление не может быть исчерпано отнесением к классу поздневарварских феноменов. Тем не менее оно (возможно, наряду со старообрядчеством) выделяется идеологическим и бытовым закреплением широких пластов архаического. Казачество сохранило основной институт военной демократии — Войсковой круг. Этот феномен догосударственного бытия в русских регионах исчез еще во времена Киевской Руси либо трансформировался в политические институты государственной власти, как в Новгороде. В Московском государстве вечевая форма самоорганизации спустилась на самый нижний уровень — уровень сельского мира — и сохранилась как механизм общинного самоуправления. Войсковой же круг по сути и смыслу — политический институт, решающий вопросы войны и мира. Именно в этом качестве он действовал еще в период Гражданской войны.
Подчеркнем, что Войсковой круг нельзя смешивать со зрелыми институтами демократического общества. При общности исходных принципов они разительно отличаются. Так, выросшая из веча политическая система Новгородского государства к XIII–XIV вв. превратилась в сложный механизм, учитывавший интересы разных социальных слоев, обеспечивавший баланс сил, имевший оригинальную систему сдержек и противовесов: господа — вече — князь — владыка (архиепископ). Одним словом, это была политическая система зрелого средневекового государства. Войсковой же круг закреплял исходную архаическую структуру догосударственного и, если угодно, «мнимогосударственного» образования, отождествление мужчины и воина. С этим связан целый ряд моментов. В казачей культуре оружие — атрибут полноценного, свободного человека. «Настоящая» праздничная одежда казака — военная форма. Нагайка — знак казачьего достоинства — как символ достаточно красноречив. Достоинство казака сопряжено с ношением предмета, служащего не только для езды на коне, но и для нанесения побоев, т. е. для оскорбления действием другого человека.
Если в современном обществе война прежде всего несчастье, казачья ментальность хранит совершенно иной образ войны. Война не только неустранимый момент бытия, но и религиозное действо, праздничное испытание, инициация. Участие выходцев из казачьих регионов в войнах на территории бывших СССР и Югославии (мы говорим не о политических играх разных «начальников», а о простых парнях, которые бросают родной дом и отправлялись за тысячи километров в Приднестровье, в Абхазию или на Балканы) не имеет плоско рациональных объяснений, но обусловлено сферой культурных рефлексов. Казаками движет импульс, задающий образ войны как единственного достойного мужчины занятия, как инициационного испытания. Война необходима этим людям для устойчивой половой самоидентификации.