Познание России. Заветные мысли (сборник)
Шрифт:
Будущее могущество России может отвечать ее современной силе только под условием расцвета просвещения и развития промышленной ее правоспособности, неразрывно связанной с разумным жизненно-реальным просвещением. Наши дети будут видеть, что мы о них не забывали, что век этот составляет эпоху нового развития света знаний в России.
Поэтому и решился писать вашему высокопревосходительству, зная, что от финансов немало зависит и рост нашего просвещения, как многое и многое другое.
Прошу ваше высокопревосходительство принять уверение в совершенном почтении и глубочайшей преданности.
Д. Менделеев
15 октября 1895 г.
Какая академия нужна в России
Д.
Какая же академия нужна в России?
Оттого ли, что в современной Академии собралось много иностранцев, чуждых России, или же русских, не знающих ее, оттого ли, что принципы императорской Академии взяли верх над началами русской Академии, или оттого, что изменились сейчас условия времени, — во всяком случае, несомненно, что в том виде, в каком ныне существует Академия наук в Петербурге, она не имеет никакого значения не только для мирового развития науки, не только для интересов России, но даже и просто для того кружка лиц, который держится близ этого учреждения, когда-то славного и сделавшего немало как для развития знаний вообще, так и для изучения страны, в которой пришлось действовать этому кружку ученых.
Отчего это сделалось, как и в чем это выражается, я об этом вовсе не желаю говорить не только потому, что изложение подобного предмета всегда неизбежно повлечет за собой рассмотрение личных интересов ныне действующих людей, чего мне бы не хотелось вовсе делать, но еще в особенности и потому, что изложение недостатков чего-либо, по моему мнению, никогда и нигде не приносило того значения и того объяснения, какое может принести хотя бы и не вполне созревшее, положительное мнение о том, чем же и как можно заменить ныне несовершенное. А потому я прошу стать на следующую точку зрения.
Допустим, что нынешняя Академия наук переделывается, ее начала изменяются. Это, конечно, будет сопряжено с некоторыми переменами личностей. Но не личностей будем касаться, а будем смотреть на институт Академии как на учреждение коллективное, нужное для государства, как на почти безличное собрание высших представителей науки в России.
По мысли Петра Академия в Петербурге должна была быть не чем иным, как академией по голландскому типу, то есть собранием ученых, занятых разработкой науки, с одной стороны, но и обязанной профессурой, в частности, в России обязанной обучать первых тогда особенно нужных учителей и техников.
В Голландии и ныне называют университеты академиями. Надо думать, что Петр основывал вовсе не академию в смысле Академии Парижской, а академию в смысле академии голландской, то есть университет. Нельзя было иначе сделать, как пригласить для этого иностранных ученых. Надобность в этом длилась, можно сказать, до времени, памятного еще многим ныне действующим и живущим.
Когда в 50-х годах мне самому пришлось быть в Петербурге студентом Педагогического института, в нем лучшие профессора были академики. Брандт читал при этом нам зоологию, отчасти по-латыни, отчасти по переведенным с латинского его запискам; Рупрехт читал ботанику по-латыни, а потом как славянин научился скоро по-русски и излагал уже предмет этот на русском языке; Купфер и до конца своего профессорства излагал лекции в Педагогическом институте на французском языке. У нас же учили Остроградский, Устрялов и другие академики, большинство которых тогда было иностранцы, русских ученых было немного, а те, которые были, — в Академии не находились, чему достаточное доказательство видим в том, что и Карамзин членом Академии не был. В настоящее время эта функция Академии совершенно истощена, то есть в настоящее время иностранные академики профессорами не делаются, и как не умели приехавшие говорить по-русски, так и остаются до сих пор, потому что нет никакой для них причины учиться русскому языку и приблизиться к интересам России.
Высшая педагогическая деятельность, бывшая в уме Петра первою обязанностью академика, составлявшая долгое время действительно крупную сторону деятельности академиков, прекратилась совершенно по той причине, что делу, можно сказать, поневоле из его первоначального положения придали новое, до тех пор не бывшее положение.
Представим себе, что академики — как это и в самом деле было — хорошо учили русских. Ведь они должны были их научить, они должны были родить потомство русских ученых, и педагогической деятельностью тогда должны были заняться по преимуществу природные русские, потому что отдать высшее образование в обширной стране иностранцам, конечно, не было ни в мыслях венценосного учредителя Академии, ни в целях всего учреждения.
Вот теперь и находимся мы в том положении, когда это сделать могли, благодаря в особенности усилиям 30-х годов, приложенным к педагогическому делу графом Уваровым, который особенно неустанно хлопотал о науке и достиг, в самом деле, того, что высшие учебные учреждения в России стали переходить из немецких рук в руки русских. Так, например, во всех специальностях, которые мне наиболее близки, дело было за последние десятки лет в следующем положении.
Еще в 30-х годах главным профессором химии в Петербурге был, несомненно, Гесс, ему обязаны своим развитием многие русские химики того времени, хотя он только вдохновлял на лекциях, вовсе не хлопотал о практических занятиях в лабораториях, то есть не делая званых для того, чтобы из них вышли немногие избранные. Избранных доставало. Так, например, мой покойный учитель А. А. Воскресенский был ученик Гесса, как он сам неоднократно мне говорил, интересовался много химией, будучи студентом, но практически заниматься этим предметом в лаборатории тогдашней, бывшей в Педагогическом институте, не мог, потому что не было близко руководителя. Так, например, в Казани 30-х годов химики были немцы, в особенности известен Клаус, не менее памятный в науке, чем Гесс, оба оставившие хорошее имя в этой науке. Там, в Казани, точно так же узнал химии, но ей не научился Зинин. И благодаря тому, что в это время отправляли многих за границу для изучения предметов, Зинин и Воскресенский вернулись из Германии и Франции совершенно готовыми русскими химиками, прошедшими практическую школу науки у первостепенных ученых того времени — у Либиха, Лорана, Тенара, Розе и других.
От Зинина, с одной стороны, Воскресенского — с другой, ведут свое начало все современные русские химики. Русские душой, русские по происхождению, русские по принципам, они ставили первой, главней — шею своей задачей освободить свою Родину от необходимости ходить кланяться иностранцам. Для того чтобы поучиться у них столь живому предмету, как химические знания, они вследствие того не только читали, не только рассказывали сущность науки, они не только делали для химии сами то, что делали пришельцы, возбуждавшие интерес, сами знавшие на самом деле науку и ее разработавшие, нет, они умели главное внимание обращать на то, чтобы внушить своим слушателям стремление к необходимости дальнейшего развития науки при помощи своих родных сил, и оттого родили хотя и слабые средствами, но сильные начинанием, хорошие первые лаборатории, откуда вышли самостоятельные, в России научившиеся и в России действовавшие первые русские химики.
Академия наук во времена Ломоносова. Гравюра XIX в.
Так и в других предметах. Я помню хорошо, когда я был студентом, я слушал отличный курс физики у известного и даже знаменитого академика Ленца, бывшего сперва моим учителем, а потом в университете товарищем. Прекрасное изложение, можно сказать, образованного руководителя, которое доставлял Ленц своим ученикам, памятно, вероятно, и до сих пор многим. Но при этом не надо забывать того, что составляло особенность не его одного, а особенность всех тех, которые, как Ленц, в сущности, были пришельцами в Россию. Я помню, например, следующее. В Педагогическом институте, где мы жили и где у нас прямо возле комнат для занятий были расположены физический кабинет, химическая лаборатория, библиотека и прочее, чем мы могли с величайшим удобством пользоваться, где мы работали с весьма большой охотой, нам были вполне открыты двери почти во всякое время в лабораторию и библиотеку. Но вследствие стремления, весьма понятного, хотелось попасть и работать также в физическом кабинете. Я обратился тогда с просьбой в этом отношении к Ленцу. Он рекомендовал быть на практических занятиях профессора Пчельникова, а тот магнитный инструмент, который я просил для ознакомления и работы, он дать отказался вследствие того, что инструмент, постоянно стоявший в соседней комнате в шкафу, был ценный, и, по словам Ленца, я легко мог его испортить вследствие незнакомства с ним.