Позывные дальних глубин
Шрифт:
Непрядов шлёпнул себя ладонью по лбу и обескураженно опустился на стул. В толчее свалившихся на него бед и неприятностей он совсем забыл о том незаурядном дне, который обязан был помнить. Егор готов был от стыда под пол провалиться. Ведь и со столетием он поздравил своего деда с большим опозданием. Но тогда всё же в море находился, что как-то оправдывало его забывчивую невнимательность. Теперь же в душе костерил себя за дырявую память «на чём свет стоит».
Но тактичный отец Илларион сделал вид, что не замечает Егорова смущения. Он перевёл разговор на сугубо житейскую тему, сетуя на плохую погоду, на мучивший его застарелый радикулит и даже на печную трубу, которую давно пора от сажи вычистить, дабы не дымила.
Егор успокоился лишь после того, как перед ужином пошёл и покаялся перед дедом за
— Не терзай себя, Егорушка, — сказал дед ласковым, хотя и не таким уже крепким, как прежде, голосом. Иль, думаешь, не понимаю? Ой, лихо тебе, голубок! Сердцем чую, когда тебе особенно тяжко приходится в твоих морях-окиянах. Денно и нощно молюсь за тебя. Прошу у Господа нашего ниспослать успокоение и радость твоей мятущейся душе, да тихой воды тебе поболе в странствиях дальних.
— Эх, дед! — вырвалось у Егора. — Какое уж там успокоение? Ведь знаешь, какая беда с Катей стряслась. Веришь ли, до сих пор места себе не нахожу. Правда, врачи что-то там обещают… Но я им то верю, то не верю.
— Понимаю тебя, страдалец ты мой возлюбленный, — и с этими словами он притянул голову Егора к своей мягкой, пахнущей сладковатым ладаном бороде. И Егор прижался к деду с ощущением нивесть откуда взявшейся нежности и ласки. Стало легко и согревающе приятно, хотелось плакать.
— А за Катюшеньку не печалуйся, — успокаивал дед, — поправится голубка твоя, расправит ещё крылышки белые.
— Ты так думаешь, дед?
— Не только думаю, но и знаю, — говорил тот, не отпуская от себя головы внука. — Покинет её недуг лютый. Но только…
— Что — только? — насторожился Егор.
Старик смущенно улыбнулся.
— Ан, ничего, Егорушка, — тихо проговорил он. — Положимся во всём на Всевышнего, на Вседержителя и Заступника нашего от всех бед и напастей. Верь, и Он услышит тя…
Но что-то недоговаривал дед в своем пророчестве, и это смущало Егора. Однако допытываться до полной ясности считал неприличным для себя и потому решил поверить деду на слово, загодя зная, что от своей судьбы все равно никуда не денешься. Только на душе всё же полегчало от дедова утешения. И снова хотелось надеяться, что он будет опять счастлив вместе с Катей.
Этой ночью сон долго не шёл к Егору. Снова уединился он в дедовой библиотеке и в свое удовольствие копался на полках, листая одну за другой старые книги. Как и всегда, таинственно теплился под образами крохотный язычок синей лампадки, заунывно пел сверчок и через распахнутую дверь сладко дышало ванилью пирогов, которые напёк в печке отец Илларион.
Дед возлежал вместе со Стёпкой на печи. На сон грядущий старик убаюкивал правнука своими бесконечными сказками, да чудесами святых угодников. Стёпке, конечно же, нравилось внимать певуче-спокойному, негромкому голосу прадеда. Многое в его словах было загадкой, диковинкой, хитроватой закавыкой. Но потом вдруг на всё находился простой и ясный ответ: богатырь побеждал злое чудище и женился на прекрасной царевне, святой угодник преодолевал искушение и прогонял беса. И восходил Христос на голгофу, чтобы «смертию смерть поправ», спасти весь род людской…
«Пускай сам до всего додумается и все поймет», — полагал Егор, думая о сыне. Ему не хотелось настаивать на том, во что Стёпка должен верить, а во что нет. Достаточно было и того, что бабка, Светлана Игоревна, была убеждённой неверующей и старалась втолковать внуку совершенно противоположное тому, что говорил прадед. Стёпка рос далеко не глупым человечком и вполне возможно, что именно ему предстояло стать когда-нибудь третейским судьёй между бабкой и прадедом. Сам же Егор не думал, что такое право есть у него. Поскольку его поколение настолько запуталось в своем мировоззрении, что вспоминало про Бога лишь в смертельной опасности, когда уже не на что бывало надеяться. А потом про Него все дружно забывали, коль скоро беда проходила стороной. На что уж беспощаден и страшен бывал океан в гневе своём, но, может статься, что и он управляется какой-то неведомой силой, если «далеко не всякую душу может принять в пучине своей…» Эта мысль показалась настолько очевидной, что привела Егора в полное смятение. Подумалось, скажи такое Широбокову, так враз прикажет партбилет выложить на стол. «Но ему-то что, душе кабинетной? Кому в море не бывать, тому и в бездне его не погибать. На берегу всегда проще, потому как только там у матросов нет вопросов…»
Чтобы перед сном проветриться, Егор вышел на крыльцо. Глотнув морозного воздуха, зябко подёрнул плечами. Звёздное небо рассыпалось из края в край над заснеженной землёй. Полноликая луна играла светом и тенью, обнажая стены древнего храма, высокую звонницу и оголённые деревья ближнего погоста. А там, вдали, за уснувшим селом, несметной ратью чернели бесконечные леса. Тишина казалась такой глухой и неколебимой, какая бывает лишь на предельной океанской глубине. И Непрядов отчего-то вдруг опять, определенно и просто, почувствовал своё кровное родство со всем этим мирозданием земли, неба и снегов. Подумалось, если он родился и живет на этом свете, то значит это ещё кому-то нужно, кроме его самого. Он пришёл в этот мир, чтобы сполна прожить своё время и до упора преодолеть предназначенное ему пространство. Непрядов ощущал в себе прилив какой-то необычайно радостной силы, снизошедшей на него то ли с небес, то ли всколыхнувшейся от земли родной.
Спрыгнув с крыльца, Непрядов пригоршней зачерпнул пушистый снег и до приятной, жаркой истомы растёр им лицо. Стало хорошо и спокойно — за то, что с ним теперь есть, что было и чему только ещё суждено случиться. Егор стоял на своей земле, дышал родным воздухом и сама вечность даровала ему эту бессмертную благодать.
27
В родном доме Егор всегда просыпался, будто заново родившимся. Он вскакивал босыми ногами на пол со своего дивана, как только колокола начинали звонить к заутрене. Наскоро брился, обтирался снегом. Потом выпивал кружку парного молока, закусывая его ломтём душистого ржаного хлеба. Как-то само собой являлся заряд бодрости и силы на весь день. И в этом тоже была великая непостижимая тайна Укромовского бытия — в собственном самовозрождении с каждым прожитым днём. Так было и на этот раз.
Пока старики правили в храме службу, все хлопоты по домашнему хозяйству Егор брал на себя. По старой привычке ему не составляло особого труда прибраться в комнатах, наколоть дров, истопить печь и сбегать к колодцу за свежей водой. А день выдался чудесный. Над головой разливалось море солнечного света, под ногами искрился и жмыхал упругий снег. И всё ладно, все было к месту и под рукой.
Только их новый дворовый пёс Тришка долго не хотел признавать в Егоре своего молодого хозяина. Свирепо рычал и подозрительно косился, когда тот слишком близко проходил мимо его конуры. Становилось ясно, что отношения с ним будут не простыми. Пёс оказался мрачноватым и вредным — не то что их прежний кобель Шустрый, весельчак и умница, кончивший свою доблестную сторожевую жизнь в смертельной схватке с тремя волками..
Непрядову не хотелось будить сына. Рассудил, пускай подольше поспит, поскольку с дороги тот всё же устал. И потом, кто ж не знал, что для ребят каникулы — дело святое? Сколько их ждать приходится! Но Стёпка и сам вскоре проснулся. Он выбежал во двор и стал помогать отцу, коловшему дрова. Вдвоем работа у них пошла веселее.
К приходу стариков от заутрени стол был накрыт, самовар поставлен.
— Вот так бы всегда и всем нам быть вместе, — выдал заветное желание дед, с кряхтением усаживаясь на лавке. Егор подал ему стакан чаю, сдобренного топлёным молоком, как любил старик и про себя подумал: «А ведь очень даже могло получиться именно так, как он того хочет…» Кто знает, какие последствия по результатам расследования могли бы обрушиться на голову командира, не ввяжись в это дело адмирал Дубко. Ведь уже помышлял Непрядов о том, как быть, если его всё же лишат командирства и «выметут» с флота. «А там была бы одна дорога, к деду под крылышко и… пропади оно всё пропадом», — думал Егор, снова в сердцах ожесточаясь от незаслуженной обиды. Но судьба распорядилась иначе, и вновь ниспослала ему службу подводную как дар небес и благоволение прозревшего начальства.