Позывные Зурбагана
Шрифт:
— Когда мы отчалим? — перебил его Алеша и, узнав, что завтра в пять утра, предложил осмотреть поселок.
Отец уже ушел в лимнологический (озероведческий) институт, там у него были друзья. Христина отправилась в местную поликлинику что-то передать старушке-медсестре. А мы втроем решили пройтись по берегу Байкала.
Мы шли берегом, то и дело останавливаясь, чтоб полюбоваться озером. «Славное море, священный Байкал…» Почему «священный», я тогда еще не понимал, но что это море, огромное, величественное, не похожее ни на какое другое море, я убедился сразу. Мне довелось побывать
Так мы шли, пока не увидели замшелый деревянный пирс в виде буквы «П», около которого покачивалась на волнах баржа и несколько моторных лодок. Мы взошли на этот пирс.
— До чего же хорошо, ребята! — воскликнул Женя, Алеша растроганно кивнул головой, а я даже ответить не смог: горло сдавило от волнения.
Синий воздух, пронизанный золотистым светом солнца, — это было огромное небо.
Искрящиеся, чуть вздымающиеся зеленоватые воды — это было море. И полная затаенного смысла, скрытого ликования — тишина побережья. Я взглянул на Алешу — у него дрожали губы. Он был потрясен, мой славный дружище.
Долго мы стояли в молчании, как вдруг услышали отвратительный дурашливый смех.
На пирс входила неприятная компания: четверо расхлыстанных парней, уже приложившихся к бутылке. У троих из них были длинные сальные волосы, четвертый острижен наголо — волосы только начали отрастать, и… он даже не успел загореть. Может, вышел из психиатрической лечебницы? Или?..
Они несли свертки, бутылки в авоськах. Перед стриженым явно заискивали.
Они шли прямо на нас, будто не замечая. Разговаривали, вставляя через каждые два-три слова матерщину.
Я первый посторонился, мне было бы неприятно, коснись они меня рукой или плечом. Они попрыгали в моторную лодку с экзотическим названием «Ча-ча-ча».
Женька рассмеялся.
— По-моему, этим «работягам» страсть как хочется с нами подраться.
— Я бы не советовал им, — раздумчиво заметил Алеша, рассматривая свои кулаки. — Не люблю я драться, противно, но если понадобится… Знаю кое-какие приемы.
Почтенный квартет разразился семиэтажной руганью.
— Когда они начнут вылезать на пирс, надо смахивать их в воду! — крикнул я.
Именно это, кажется, приостановило их: за нами была выигрышная высотка. Один из них, самый тощий и злобный, пытался убедить товарищей «поучить нас маленько».
— Ребята, вот вы где! — услышали мы голос, чистый и звонкий.
Христина шла по пирсу, улыбаясь нам. Она перевела взгляд на хулиганов в лодке и всплеснула руками:
— Гарик! Вот не ожидала встретить. Ах да — амнистия! Дома уже был?
Стриженый не слишком-то обрадовался встрече. Но что-то буркнул в ответ, сначала неразборчиво.
— А ты как? — спросил он неохотно.
— Окончила институт, еду работать…
— Что ж ты в Новосибирске не сумела устроиться?
— Хочу к себе, на Байкал.
— Ты всегда была чудачка… А я хочу в Жилуху податься. Врачи вот советуют отдохнуть сначала. Нервы расшатались — ни к черту не годятся. Домой не поманывает. Мать будет ныть. Отца увидишь, привет передавай.
Подумав, он представил Христине своих товарищей:
— Вовик, Славик, Талик. Моя двоюродная сестра Христя, — объяснил он им.
— Ты хоть написал родителям? — спросила Христина, кивнув приятелям.
— Не любитель писать. И что писать? Мать все мечтала прокурором меня видеть. И взбредет такое в голову?.. Ну, мы отправляемся.
Мотор заурчал, загрохотал, завоняло бензином, и «Ча-ча-ча» рванулась с места. Кто-то из них швырнул пустую бутылку из-под дешевого вина, и она запрыгала на прозрачной волне.
— Мой двоюродный брат, — вздохнула Христина. — Жаль дядю.
Мы отправились на теплоход.
Вторую неделю солнечный ливень днем, бурный звездопад ночами. По утрам туман, пронизанный светом. Солнце поднимается выше, туман оседает, растворяясь в воде, и Байкал вдруг начинает искриться, дробиться, сверкая, словно гигантское зеркало, отразившее самое солнце со всеми его протуберанцами. Кто-то невидимый чуть наклонит зеркало, и оно отразит прибрежные скалы — огромные глыбы, черные и зеленые, бронзовые величавые сосны, отвесные гранитные стены, синеватые скалистые гряды в вышине, облака, плывущие в синем океане над головой, как снежные острова.
Сияющий мир хлынет в душу, и захлебнешься от восторга, и уже кажется, что у тебя крылья и вот сейчас сорвешься и полетишь все выше в глубь бездонной ослепляющей синевы.
И удивительно вписывалась в этот непостижимый мир Христина Даль, девушка, выросшая в Забайкалье.
Прапрадед ее, приват-доцент Даль, ученый и революционер, был сослан на Байкал еще лет сто назад. Здесь он женился на кержачке, написал фундаментальный труд «Флора и фауна Байкала» и, когда получил возможность вернуться в Петербург, уже не смог оставить захвативший его душу край. Его сын, а в свое время и внук уезжали в столицу для получения образования, но неуклонно возвращались на Байкал для научной работы. Столетие семья Далей посвятила изучению и защите озера.
Христина по окончании медицинского института в Новосибирске тоже вернулась на родину. Матери она не помнит, та умерла, когда девочке было всего четыре годика. Отец погиб в экспедиции шестью годами позже.
Осиротевшую Христину взял в свою семью дядя со стороны матери, ветеринарный врач. Отличительной чертой этой семьи была бездуховность. Мещанство в его самом чистом виде.
Когда Христине исполнилось тринадцать лет, она от них ушла. Уже тогда она знала, чего хочет от жизни, чего не приемлет.
Алеша полюбил ее с первого взгляда. Без малейшей надежды на взаимность. Слишком низко он привык себя ставить. Эта постоянная неуверенность в себе…
Я Христину люблю как человека, как личность. Сколько в ней обаяния!.. От нее так и веяло ясностью, чистотой, спокойствием. Высокая, тоненькая, крепкая.
У Христины здоровая, не поддающаяся загару кожа лишь чуть-чуть окрашена солнцем. Необычайно яркие синие-пресиние глаза, большой чистый лоб (не оставила еще на нем жизнь своих борозд), русые, прямые, блестящие волосы зачесаны назад и подхвачены, чтобы не мешали, резинкой или обручем, и говорит неторопливо, и от слов ее веет такой же ясностью и миром, как от всего ее облика.