Позывные Зурбагана
Шрифт:
Вечером я позвонил Алеше, что иду к нему, и, несмотря на протесты мамы (тебе надо полежать еще несколько дней), отправился в пекарню.
Открыл мне Миша. Круглое лицо его сияло неописуемым блаженством. На радостях он обнял меня.
— Ты что, женишься? — догадался я. Миша не то удивился, не то обиделся.
— Я же тебе еще месяц назад сказал.
— А чего же ты сияешь? Миша махнул рукой:
— Тебе Алешу? Иди наверх, он у Христины. Оба тебя ждут. Я поднялся по узкой лесенке. Дверь была приоткрыта. Я стукнул разок-другой и вошел.
Сказать,
— Если эт-то с-серьезно, п-поздравляю!.. — от волнения я вдруг стал заикаться. Уж очень мне хотелось счастья для моего друга. — В-вы п-по-ж-женитесь?
— Надо полагать, если у Алеши не обнаружится какая-нибудь первая жена.
— У н-него н-нет ж-жены! — заверил я.
— Очень рада, — серьезно сказала Христина и чмокнула Алешу в щеку.
— У м-меня есть для вас свадебный подарок, — сообщил я поспешно.
— Ой, Андрюшенька! Какой? — полюбопытствовала Христина.
— Полагается сюрприз или как?
— Это все равно ведь. Скажи!
— Пейзаж художника Никольского.
После я узнал от Алеши, как Христина отказала Кириллу Дроздову. Она сделала это по возможности мягко, не ущемляя его болезненно обостренного самолюбия.
— Ведь вы не любите меня, Кирилл, — сказала она ему. — Не надо спорить. Это у вас брак по рассудку. Ничего нет обидного, я не сказала «по расчету», а по рассудку. Вы рассудили: давно пора жениться. Она сибирячка, как я и хотел. Здоровая, красивая, характера спокойного, уравновешенного. Прекрасная наследственность. Будет хорошая мать для моих детей. Врач. Научный работник. Будет помогать мне в работе. Лучше не подберешь. Но вы меня не любите, как любит, к примеру, Алексей Косолапов. А я… я просто боюсь полюбить вас. И еще, простите, по-моему, вы не добрый.
Алешу-то она не боялась полюбить, и уж Алеша-то был добрый. Это говорю я, Андрей Болдырев.
Свадьбу Алеши и Христины праздновали в ресторане «Байкал». Приглашенных было много: сотрудники НИИ, медики, шоферы, всякие знакомые ребята. Христина очень приглашала моих отца и мать. Когда мама заикнулась о том, чтоб не идти, я неодобрительно покачал головой:
— Зачем лишать ее этого удовольствия? Нехорошо как-то. Она и замуж-то выходит поскорее для того, чтоб Андрей Николаевич Болдырев присутствовал при том, как будут кричать «горько».
— В надежде, что ему и вправду станет горько? — сразу поняла мама. — Тогда надо идти.
Отец заметно расстроился.
— Ты что, Андрюша, думаешь, она выходит замуж не любя?
— Где-то я вычитал, что глубина влюбленности определяется предыдущим состоянием человека. А перед этой свадьбой она пережила потерю любимого, одиночество, душевный холод, да и уязвленную гордость, конечно. Алешу она хочет полюбить, но тебя она любила, как никогда, быть может, в жизни не полюбит. Может быть, она будет счастлива.
— Ты так думаешь? — обескураженно переспросил отец.
— Уверен в этом.
Мама обеспокоенно взглянула на мужа.
— А не будет ли тебе действительно горько, Андрей?
— Мама, ты же режиссер кино, тебе лучше знать психологию человека! — воскликнул я укоризненно.
Мы отправились на свадьбу втроем. Синеглазая невеста в длинном до пола белом платье была чудо как хороша.
Свадьба как свадьба. Таня снимала вовсю, бедняжке и поесть было некогда: хотела сделать подарок новобрачным.
Папе, по-моему, не было горько. Одному Кириллу было действительно грустно и горько.
Мой свадебный подарок привел всех в восторг.
Глава тринадцатая
ВЫБОР
Прошел год, как началось мое путешествие в тысячи верст. Сегодня вечером я снова делаю шаг по неведомой дороге — куда-то приведет она меня?»-
Выбор сделан. Летчиком — вот кем я буду! Вечером друзья меня провожают в летное училище.
Когда мама узнала о моем решении, она так расстроилась, что ей впервые в жизни стало плохо с сердцем. Отец хотел вызывать врача, но мама рассердилась:
— Не надо никакого врача, дайте чего-нибудь сердечного, поскорее.
Я побежал к соседям, и они даже позавидовали: вот счастливцы— живут, и никаких сердечных средств в квартире нет. Дали валидол, изоланид и кордиамин.
Мама велела все отнести назад.
— Я уж лучше элениум, — сказала она. — Не могу понять, в кого ты такой уродился? — поражалась мама. — У него же всегда скоропалительные решения. Нет — сесть и поразмыслить, посоветоваться. Так молниеносно принимает решение! Как ты будешь жить на белом свете?
— Вовсе нет, я долго обдумывал.
— Он долго обдумывал!!! Ну, только честно, когда тебе пришло в голову стать летчиком? Где и когда? Отвечай немедленно.
— В воде подо льдом, в тот день, когда я чуть не погиб.
— Значит, когда ты тонул, то выбирал себе профессию?
— Ничего я не выбирал, просто мне открылось вдруг мое призвание. Перед смертью всегда открывается истина.
— Фантазер ты, Андрюшка!
— Меня всегда тянуло к себе небо. Я потому и пейзажи Никольского так люблю, что у него семь восьмых картины небо и лишь одна восьмая — земля. Его тоже звало небо, и он тоже не знал. Его отвлекла живопись — его талант. У нас в России никто не писал так потрясающе небо, как художник Никольский, А я… я буду нырять в небо.
— Не пущу я тебя в летное! — категорически заявила мама.
— В летное училище не требуется согласия родителей. Я узнавал.
— Ну и жук ты, Андрюшка! — невольно улыбнулась мама. Отцу я шепнул:
— Буду водить ваши дирижабли с реактивными двигателями…
Когда я ездил сдавать экзамены, они меня проводили, как добрые родители. А теперь провожали на учебу. К прощальному обеду мама пригласила наших друзей. Они все пришли: мой друг Алеша с Христиной, Женя Скоморохов с Маргаритой, Виталий, который летел со мной до Иркутска (он твердо решил закончить образование), и, конечно, Таня Авессаломова.