ППЖ. Походно-полевая жена
Шрифт:
– Может быть, я молодой командир, - крепко сжимая кружку, произнес Ступин.
– Но солдат учу побеждать.
Герасимов схватил лейтенанта за воротник и смял его.
– Сделай себе дырочку в носу и повесь на него все свои дурацкие победы. А солдат побереги для мамаш… - Герасимов оттолкнул Ступина от себя и плеснул себе еще водки.
– Ты запугал личный состав, Ступин! У нас уже не рота, а сливочное масло! Размазывай его, как хочешь. Бойцы смотрят на тебя как на идиота, которому насрать, будут они жить или нет. У них нет никакой веры в нас, командиров!
И уже совсем криком:
– Ты понимаешь, что они уже не верят в нас!! Они знают только одно: завтра мы снова поведем их на убой!! На убой!!
В кабинете стало тесно и душно от внезапно повисшей
– Иди, готовь роту к боевым. Через два часа строевой смотр, - сказал Герасимов тихо, не поднимая головы, и тотчас: - Стой! Как там Гуля? Ничего о ней не слышал?
– Гуля?
– переспросил Ступин, остановившись у двери. Лицо его посветлело, расслабилось. Наступил прекрасный момент для мести, для ответного выпада за унижение.
– А Гуля уехала с БАПО. Колонна уже в Ташкургане, - ответил лейтенант охотно.
– По-моему, эта поездка ей в удовольствие.
– В каком смысле?
– насторожился Герасимов.
– Да говорят… - едва сдержал улыбку Ступин.
– В смысле, Шильцов звонил и рассказывал… Там, на «точке» в Дальхани… Грызач, прохиндей такой, что отчебучил… Командир, только ты на меня бочку не кати. Я за что купил, за то и продал…
А в чем гешефт - за что купить, за то и продать? Ступин захмелел, напряжение схлынуло, горизонт стал прозрачным и светлым. Он шел по казарме и похлопывал бойцов по спинам. Завтра выходим на боевую операцию. Наша задача - спасти свои жалкие и трусливые шкуры. Будем только отстреливаться и петлять, как зайцы. Старшина, раздай каждому дополнительно еще по банке фруктового супа. Солдатам нужно сладенькое и диетическое питание. Максимов, рука зажила? Нет еще? Смотри, не носи тяжелого, тебе нельзя. Баклуха, что ж ты так старательно чистишь свой пулемет? Не советую тебе стрелять из него, потому что духи сразу засекут огневую точку и накроют ее из безоткатки…
Ступина потом тошнило за казармой. Надо было закусывать.
Рота онемела. Даже крикливые сержанты говорили вполголоса, а то и шепотом. Остальные молчали. Муха пролетит по казарме - слышно. Только за тонкой фанерной перегородкой, где кабинет командира роты, раздавались глухие удары и сдавленные крики: «Я убью этого Грызача!! Я кастрирую эту тварь поганую!! Я его в консервы закатаю!!» Солдаты прислушивались, но не понимали ни слова. Они передвигались как тени, делая мелкие тихие шаги и почти не шевеля руками. Завтра выход на боевую операцию. Вот даже ротного из отпуска отозвали, значит, будет Полная Жопа. Говорят, из Ташкента семь бортов с медиками для усиления госпиталя прибыло. И цинка, говорят, запасли немереное количество… Кто-то из солдат сел на койку, руки сложил на коленях лодочкой и уставился в одну точку, ни на что не реагируя. Кто-то вроде взялся за письмо, разгладил на тумбочке тетрадный лист и уже вывел первую фразу «Здравствуйте, дорогие мама, папа и сестренка Валя…», но что-то больше никаких мыслей, никакого желания продолжать. На этом письмо и закончилось. Роту пополнили бойцами из других подразделений. Этим вообще хоть вешайся от тоски. Нефедов сказал: «Занимайте свободные койки». А на этих койках не то что спать - сидеть на них страшно. Кажется, что под туго натянутым одеялом еще не развеялось тепло тех парней, которых убили накануне. Если лечь на такую койку, то почувствуешь себя, будто болен раком и обязательно скоро умрешь.
Все рассеянные, команды понимают с третьего раза. Нефедов горло сорвал - и все без толку… Завтра… Завтра… Абсурд! Маразм! Идиотизм! Как так может быть, что сегодня живу, думаю, смотрю на свои руки, на ребят, на солнце, а завтра мою койку займет другой, заберется под мое одеяло, ткнется пухлыми губами в мою подушку, заснет сладко, да еще - фу, мерзость какая!
– поллюциями простыню мою запачкает. А мне лежать голому на железном столе в трупной палатке, что стоит на конце взлетной полосы, неподвижному, обескровленному, бело-синему; и вечно пьяные фельдшеры возьмут за руки и ноги, уложат в узкий цинковый короб, придавят, чтобы плотнее вошел,
– и хмурился, и не давался, ему уже интересней было, когда его щечки целовали девчонки, и бывало дерзил, грубил, но все равно так мило, безобидно, и все равно она его жалела, ведь все в нем было ее, родненькое, милое, детское, и хмурые складочки на переносице, и тоненький носик, и изогнутые в удивлении светлые бровки… Что это за мебель? Почему на столе?! Зачем она нам?!! Почему она здесь?!! Отец, скажи же что-нибудь!!! Отец, что это?!! Отец!!!
– Гнышов! Что с тобой, Гнышов!
– Герасимов тряс солдата за плечи.
– Ты же никогда не боялся!
– Не знаю, товарищ старший лейтенант… Что-то на душе хреново…
– Не опускай глаза, Гнышов! Смотри на меня! Ты же не «сын». Ты же дембель! У тебя же опыт, чутье, интуиция!
– Да я понимаю, понимаю!
– как от боли скривился солдат.
– Но что-то здесь… Я не знаю, как сказать…
Он царапал, рвал ногтями себе грудь.
– А ты, Абельдинов?
– Герасимов схватил за руку сержанта, который пытался незаметно улизнуть из казармы.
– Почему ты дрожишь? Что с тобой?
– Дуканщики предупреждают: не ходите туда, - ответил сержант.
– Да мало ли что ляпнет глупый дуканщик! Ты что, боишься, Абельдинов? У тебя же орден Красной Звезды! Ты же привык первым заходить в кишлаки!
– Товарищ старший лейтенант, не надо…
– Что не надо? Что не надо, Абельдинов? Ты же сильный и храбрый воин! А там, в горах, обитают трусливые шакалы…
– Я знаю…
– А если знаешь, почему трясешься?
– Нервы, наверное… Отпустите меня, можно я выйду?
Герасимов хватал за плечи третьего, разворачивал к себе лицом:
– Черненко, ты разучился улыбаться? Почему ты не играешь на гитаре, не поешь?
– Настроения нет, товарищ старший лейтенант. Зачем? Завтра на войну…
– Ну и что? Как выйдем, так и вернемся.
– Ну, это еще… бабка надвое сказала…
– Черненко, ты вернешься!
– Ну да, естественно…
– Ты вернешься живым, Черненко! Я тебе обещаю! Ты же мощный, здоровый! От одного твоего вида духи обсераются! Ты же двести раз от пола отжимаешься, тебя оглоблей не перешибешь! Ну же, разверни грудь, подними голову!
– Не получается, товарищ старший лейтенант… Как-то мне нехорошо… Может, отравился чем-то…
Мы не умрем, повторял Герасимов, но его уже никто не слушал. Мы за себя постоим. Мы - сильные. Мы - шестая рота. Мы одна команда, и нам нет равных! Мы супермены! Наши тела отлиты из металла! Наши глаза защищены бронебойными стеклами! Вокруг нас гудит биомагнитное поле, от которого отскакивают пули и осколки! Мы беззвучны, невидимы, прозрачны, как воздух! Мы небо, облака, пронзенные лучами солнца! Мы - Вселенная с мириадами звезд! Мы - персты Бога, сердцевина материи! Мы… мы… Пошлииии!!