Прах человеческий
Шрифт:
Глава 10
Выжившие
Далеко не впервые за свою жизнь я оказался пристегнут к кровати. По крайней мере, на этот раз это была моя собственная кровать, а не холодная жесткая койка в медике. Грудь и плечо были замотаны белыми бинтами, меня лихорадило, а послеполуденное солнце ярко и весело улыбалось мне из окна, усиливая действие обезболивающих и лекарств, сгущающих кровь.
Рядом на столе лежал мой терминал, цитируя отрывки из «Теософии» Орода. Искусственный женский голос зачитывал текст без выражения и акцентов, и слова древнеперсидского философа
«Не это ли говорил Ахурамазда Машье и Машьяне? „Вы люди, хозяева мира, ваше совершенство проистекает из вашего служения мне! Так выполняйте мою волю! Думайте о добром, говорите добро, делайте добро и не поклоняйтесь демонам!“»
Я мало знал об Ахурамазде и лишь после прослушивания понял, что это тот самый бог огня и порядка, которому до сих пор поклонялись джаддианцы.
По словам доктора Элькана, моя операция прошла хорошо. Допросы закончились, а от императора пришло послание: мне надлежит встретиться с ним на следующей остановке в его турне, на Картее. Венанциан неохотно дал на это добро.
Мы пробыли на Нессе меньше года, и я снова должен был его покинуть, не успев вновь почувствовать себя как дома в поместье Маддало. Мне предстояло еще несколько месяцев восстанавливаться после операции, но и император планировал задержаться на несколько месяцев на Ибарнисе. До отправления навстречу флотилии на Картее я должен был полностью поправиться.
Плечо было обездвижено, однако я шевелил отросшими пальцами, постукивал кончиками о большой палец. По порядку: указательный, средний, безымянный, мизинец. Указательный, средний, безымянный, мизинец. Аналогично тому, как когда-то заново выросшие зубы превратили мой рот в инопланетный ландшафт, новые пальцы мешали воспринимать руку своей.
«Чья это рука?»
Вопрос был сродни старым медитативным вопросам Гибсона и звучал почти что с его интонацией, смешиваясь с цитатами Орода с терминала.
«…лишь тогда зло проникло в сердца людей, и разум их помутился. Машья и Машьяна объявили, что вода и земля, растения и животные, солнце, луна и звезды были созданы злом…»
«Чья это рука?»
Голос Гибсона. Голос принца Филиппа Бурбона.
Удивительно, что после его смерти я стал сильнее ощущать его присутствие. А может, вовсе не удивительно. Мертвых друзей и близких у меня было гораздо больше, чем живых, – так бывает с каждым по прошествии времени. Когда мы стареем и приближаемся к вечности, мертвые становятся нашими спутниками. Они живут в нас, независимо от того, существует жизнь после смерти или нет.
Быть может, поэтому нам порой видятся призраки… потому что мы носим их в себе.
Я продолжал постукивать кончиками пальцев по большому пальцу. Указательный, средний, безымянный, мизинец, указательный, средний, безымянный, мизинец…
«Чья это рука?»
Не моя. Это не мои руки. Ни одна из них. Я их больше не узнавал. На левой, с искусственными костями и шрамами, оставшимися после дуэли с Иршаном, также виднелись следы криоожога на пальцах, где в плоть вмерзли кольца. На правой были схожие следы, белые и блестящие, контрастирующие с яркими красными отметинами на месте содранной истязателями кожи и плоти. Мои новые гладкие и чистые пальцы на этом фоне производили почти комический эффект.
– Земля и император, – раздался знакомый надтреснутый голос, – ну и вид у вас…
С трудом оглянувшись, я увидел на пороге спальни ребенка, одетого в угольно-черную форму имперского офицера. Одной рукой, с серебряным кольцом на пальце, он придерживался за дверной косяк, а голову его обрамлял ореол коротких белых волос.
Я пошарил левой рукой по столику, нащупывая терминал, чтобы заглушить монотонную «Теософию» Орода.
«…я говорю тебе: Бог создал время, чтобы заключить…»
Я нашел кнопку и заставил женский голос замолкнуть. На глаза навернулись слезы, и вся комната поплыла.
– Лориан? – едва выдавил я.
Возможно, виной тому были лекарства, но я с трудом узнал крошечного коммандера.
– Это ты? Что с прической?
– Чего? – переспросил Аристид и, шагнув в комнату, провел ладонью по короткой непослушной гриве, торчащей из скальпа. – А, это? По уставу. Комендант Карцинель обвинил меня в несоблюдении традиций.
Интус медленно, словно контуженный, приблизился ко мне. Одурманенный обезболивающими, я все равно узнал его взгляд, пусть сейчас он и был пустым от внезапно нахлынувших жутких воспоминаний. Старые раны открылись не только у меня.
– Это правда вы.
– А кого ты ожидал? – спросил я, вздернув брови, и осторожным движением пальцев прицепил терминал на левое запястье.
– Что они с вами сделали? – указал на бинты Лориан.
– Врачи? Или Бледные?
– Что с вашей рукой?
– Это что, допрос? – спросил я и попытался усмехнуться. – Я уж думал, что с разведчиками отмучился.
Резкое движение причинило боль, и я закашлялся так, что стало еще хуже.
Бесцветные ясные глаза Лориана осмотрели мои бинты, задержались на новых пальцах и седых прядях в волосах. Маленький человечек был очень проницателен и наблюдателен не меньше заправского схоласта. Он был из тех, кто мог с закрытыми глазами играть в друажу, с одного только взгляда запоминая положение фигур на доске.
– Валка сказала, он вам пальцы откусил, – произнес он наконец.
– Дораяика? – уточнил я, отворачиваясь от Лориана к окну. – Откусил.
Я посмотрел на вечнозеленые деревья и стройные кипарисы над живой изгородью, окружавшей английский садик, словно башенные стены – зеленый замок.
– А еще с меня содрали кожу и подвесили за руку. Сбросили с тридцатифутовой высоты и оставили висеть… – Я замолчал, чтобы понаблюдать, как ветер колышет кипарисы. – Сам не знаю сколько. Не один день.
Со стоном повернувшись обратно к Лориану, я добавил:
– Плечевому суставу пришел конец. Порвал кучу связок. Срослись как попало. Венанциан нашел дюрантийского врача, чтобы меня подлатать.
– Почему вы живы?
– И тебе здравствуй.
– Я имею в виду, как вы сбежали?..
Лориан не моргнул ни разу с тех пор, как я повернулся к нему, и пусть в нем не было и пяти футов росту, казалось, что он нависает надо мной.
– Как оттуда можно было сбежать? Даже если весь отряд вступил в бой… мы были безоружны и уступали числом один к пяти или шести. Может, даже больше.