Прах и пепел
Шрифт:
Саша колебался. Конечно, заманчиво. Но что-то сдерживало. Из ЦК партии, о чем он будет с ней разговаривать? Зачем ему это нужно?!
– Такая красотка! – продолжал Глеб. – Только дурак откажется. Венера, Афродита! Будь она местная, сам бы ее обхаживал. А поскольку она из Москвы, важная персона, в тебе твое чистоплюйство заговорило: ах, что обо мне подумают, скажут, ищу выгоду, делаю карьеру, а я не Растиньяк, не Потемкин, не граф Орлов, а высокоморальная личность…
– Смотри, – усмехнулся Саша, – до Растиньяка добрался!
– Дорогуша! – Глеб
18
Небольшой одноэтажный домик в тихом переулке неподалеку от театра. Палисадник, деревянное резное крылечко, на тротуаре следы метлы. В коридоре дорожка на полу, длинная вешалка на стене, на другой стене зеркало. Повесив шубу, Ульяна опустилась на стул рядом с зеркалом, Мария подала ей тапочки. Ульяна встала, потянулась, будто что-то ей мешает.
– Надо бы скинуть сбрую. У тебя в столовой тепло?
– Натоплено. Я тебе халат дам.
Ульяна подняла глаза на Сашу.
– Саша, не возражаете, если я надену халат?
– Ради Бога!
Они прошли в столовую.
– Посидите здесь, – сказала Мария, – мы сейчас вернемся. Идем, Ульяша.
Женщины вышли.
Саша огляделся. Настенные часы с маятником, миниатюры, развешанные не без вкуса, пианино, на нем узкая кружевная дорожка, уставленная фигурками, телефон на круглом столике на толстой завитой ножке. Мебель красного дерева, Саша в этом плохо разбирался, но понимал, что вещи старинные и дорогие. Голландская печь выложена изразцами в русском стиле. Тепло и уютно.
Вернулась Мария, одетая по-домашнему – в юбке, кофточке, шлепанцах, откинула с одной половины стола край плотной узорчатой скатерти, постелила вместо нее белую, поставила три прибора, рюмки, бокалы.
– Ну как, Сашенька, нравится вам здесь?
– Роскошно, даже шикарнее, чем у меня.
Она укоризненно покачала головой.
– Сашенька, вашу квартиру я держу для тех, кому нужна прописка. Ведь вы не живете в ней.
– Конечно.
– А если бы сразу по приезде пришли ко мне, устроила бы в центре города. Но у вас была просрочка, пришлось направить туда.
– И я вам очень благодарен, – искренне сказал Саша. – Я легкомысленно к этому отнесся, и вы меня выручили.
Она покосилась на него, хотела этим сказать: я знаю, голубчик, почему ты не прописывался, но сейчас не время об этом говорить.
Вошла Ульяна в халате, с распущенными по плечам рыжими волосами: расплела косу. Халат длинный, махровый, почти не запахнутый, виднелись белые сильные ноги, округлые коленки. Все откровенно, и стало понятно, что мелькало в ее зеленовато-серых глазах: деловая цековская дама ломаться не будет, ляжет в постельку, а там как сумеешь, будем надеяться, что сумеешь. В ЦК приходится изображать высокую нравственность, а здесь, вдали от начальства и подчиненных, можно отхватить свое. Мария ей, конечно, не сказала, кто он такой.
– Ну, соколики мои дорогие, – говорила между тем Мария, ставя на стол тарелки с закусками, – проголодались небось. Чего пить-то будете? Саша, вам, наверное, водочки, а тебе, Ульяша?
– И мне немного водки.
Ульяна придвинула к столу кресло, села, положила ногу на ногу, полы халата распахнулись, ноги совсем оголились.
– Двигайся ближе, – сказала Мария, усмехаясь, – Саша уже насмотрелся на твои распрекрасные ножки. Как, Саша, насмотрелся?
– Что ему мои ножки? – отозвалась Ульяна. – Он на своих танцах сколько ножек перевидал. И беленьких, и черненьких, и в крапинку.
– В крапинку не попадались, – засмеялся Саша.
– Ладно, ребятушки. – Мария налила рюмку. – Выпьем со встречей.
Ульяна тоже подняла рюмку. В ее взгляде вдруг появилась серьезность.
– Выпьем за столицу нашей родины – Москву. Мы ведь с Сашей земляки, почти соседи.
Страхуется. Если переспит с ним, не дознаются. А по рюмочке пропустить – пропустили у подруги за столицу нашей родины.
Выпили. Закусили. Такой закуски Саша давно не видел: икра черная и красная, лососина, ветчина, водка без запаха сивухи, морс смородиновый и клюквенный. Любят хорошо пожить, научились.
Ульяна протянула Саше тарелку.
– Саша, положи мне всего понемножку.
Мария пододвинула салатницы с маринованными грибками, огурцами, помидорами.
– Попробуйте и моих солений.
Ульяна попробовала, похвалила:
– Хорошо. Петровна твоя, что ли, мариновала?
– Она.
– Домашняя закуска самая лучшая. Только некогда этим заниматься.
Она держала тарелку на коленях. Есть ей было не слишком удобно, но хотела сидеть полуголой.
– Я вас еще пельменями угощу, нашими, уфимскими.
Ульяна посмотрела на часы:
– Двенадцатый час. Надо в гостиницу позвонить.
Встала, подошла к телефону, вызвала гостиницу.
– Большакова говорит. Я задержалась у подруги, поздно машину вызывать, неудобно. Заночую здесь. Запишите телефон.
– Зачем телефон дала? – сказала Мария. – Будут ночью беспокоить.
Ульяна возвратилась на свое место.
– Звонить никто не будет, никому я ночью не нужна. Вот, может быть, только Сашеньке, если не побрезгует. Как, Саша, любишь таких, как я?
– Каких таких?
– Рыжих, нахальных и бесстыжих.
Он засмеялся: вот она и сама сказала о себе так, как он о ней думал.
– Кто же их не любит?
Ульяна вернулась к разговору.
– Телефон дала на случай, если завтра поинтересуются, где ночь провела. За товарищами из центра тут в четыре глаза глядят, каждый норовит за тобой телегу послать.
Мария встала.
– Сейчас пельмени принесу, только не балуйтесь тут без меня.
Опытная сводня…
Ульяна наклонилась к Саше, в упор смотрела на него своими большими зелеными глазами, неожиданно сказала: