Прах к праху
Шрифт:
– Ты приехала из аэропорта?
–Да.
– Ты много для него сделала, мама.
– Я? Нет. В основном он всего добился сам. Он не боится работать и ставить цели. Просто я была рядом, чтобы узнать об этих целях и побудить его работать.
– И все равно…
На ее губах все еще играла улыбка обожания, словно мать и не слышала меня.
– Кен всегда создавал свой собственный мир, Оливия. Брал пыль и воду и превращал в мрамор. Мне кажется, он тебе понравится. Вы с ним одного возраста, ты и Кен.
– Я ненавидела его. – Потом поправилась. – Я его
–Он прекрасный человек, Оливия. Действительно, прекрасный. Как он заботился обо мне просто по доброте душевной… – Она приподняла руку с подлокотника. – Что я могу сделать, чтобы украсить твою жизнь, всегда спрашивал он. Как вознаградить тебя за то, что ты для меня сделала? Приготовить ужин? Обсудить новости? Поделиться с тобой самым сокровенным? Вылечить мигрень? Сделать тебя частью моей жизни? Заставить тебя мною гордиться?
– А я ничего подобного для тебя не сделала.
– Неважно. Потому что теперь все изменилось. Жизнь изменилась. Я никогда не думала, что жизнь может настолько измениться. Но это происходит, если ты открыта для этого, дорогая.
Дорогая. Куда мы движемся? Я слепо последовала этим курсом,
– Я живу на барже. Она похожа… Мне понадобится инвалидное кресло, но баржа слишком… я пыталась… Доктор Олдерсон говорит, что есть приюты, специальные дома…
– И есть просто дома, – сказала мать. – Как этот, ведь он и твой дом.
– Ты же не можешь на самом деле хотеть…
– Я хочу, – сказала она.
Вот так все закончилось. Она встала и сказала, что нам нужно поесть. Помогла мне перейти в столовую, усадила за стол, а сама пошла на кухню. Через четверть часа она вернулась с яйцами и тостами. Она принесла клубничный джем и свежий чай. И села не напротив, в рядом со мной. И хотя именно она предложила поесть, сама она практически ничего не съела.
– Это будет ужасно, мама. Это… Я… БАС… Она накрыла мою руку ладонью.
– Мы поговорим об этом завтра, – сказала она. – И послезавтра. И на следующий день тоже. У меня сжалось горло. Я положила вилку.
– Ты дома, – сказала мать. И я поняла, что она говорит искренне.
Глава 25
Линли нашел Хелен на заднем дворе своего городского дома, в саду. Она ходила среди розовых кустов с секатором. Однако срезала она не розы и не бутоны, а уже отцветшие и увядшие цветы, оставляя их лежать на земле.
Он наблюдал за ней из окна столовой. Темнело, и уходивший свет окутывал Хелен мягким сиянием. Он лег на ее волосы бликами цвета бренди, кожа Хелен мерцала, как тронутая золотом слоновая кость. Оделась Хелен в ожидании длительной хорошей погоды: абрикосовый блузон и такие же леггинсы, на ногах босоножки на тонкой подошве.
Глядя, как она переходит от куста к кусту, он вспомнил ее вопрос о любви. Как это объяснить? Не только ей – причем, убедительно, – но и себе.
Если бы он делал рациональный выбор, то, вероятно, остановился бы не на Хелен Клайд. С ее возмутительным равнодушием к тысячелетней истории, которая их окружала, с ее способностью беззаботно
Пусть суждена мне гибель 14 подумал он и мрачно улыбнулся, а потом рассмеялся вслух. Разве вся жизнь – не риск? – спросил он себя. Разве все не сводится к вере в то, что другая душа обладает властью спасти нас? Вот в чем разгадка, Хелен. Любовь порождают не схожее образование, общность фамильных корней и жизненного опыта. Любовь возникает из ничего и созидает по мере своего роста. А без нее весь мир опять погрузился бы в хаос.
Снаружи Хелен закончила свою работу и стала собирать разбросанные сухие цветы. Она забыла захватить пакет для мусора и теперь бросала остатки роз в подол своего блузона. Линли спустился к ней.
[14]
У.Шекспир. «Отелло», акт III, сцена 3; перевод Б.Пастернака.
– Сад требует ухода, – заметила Хелен. – Если оставлять отцветшие розы на кустах, кусты продолжают питать их и, в результате, меньше цветут. Ты знал об этом, Томми?
– Нет.
– Это правда. Но если срезать только-только подвядшие цветы, вся энергия поступает в свежие бутоны.
Она все нагибалась и нагибалась, подбирая сухие цветы. Перчаток Хелен не надела, и руки ее были испачканы. Но кольцо, как увидел Линли, по-прежнему было у нее пальце. Это вселяло надежду. И дарило обещание. И означало конец хаоса.
Она внезапно подняла глаза и поймала взгляд, устремленный на ее руки.
– Скажи мне, – попросила она.
Он поискал слова.
– Ты согласна, – сказал он, – что Элизабет Баррет любила Роберта Браунинга?
– Наверное, но я мало о них знаю.
– Она сбежала с ним. Навсегда порвала со своей семьей – в особенности с отцом, – чтобы прожить свою жизнь с ним. Она написала ему серию любовных стихотворений.
– «Португальские сонеты»?
– Да, их.
–И?
– И даже в самых известных из этих сонетов она не может объяснить ему почему, Хелен. Она говорит ему – что, говорит – как, говорит свободно, искренне, с детской верой… но ни разу не объясняет почему. Поэтому Браунингу пришлось поверить ей на слово. Ему пришлось принять что и как без почему.
– Что ты предлагаешь сделать и мне, да?
– Да, верно.
– Понятно. – Она задумчиво кивнула и подобрала еще несколько срезанных цветков. При ее прикосновении лепестки осыпались. Рукав блузона зацепился за шип на одном из кустов, и Линли отцепил его. Она накрыла его руку ладонью. – Томми, – произнесла она и подождала, чтобы он поднял глаза, – Скажи мне.
– Мне больше нечего сказать, Хелен. Извини, это все, на что я способен.
Взгляд ее смягчился. Она указала на себя и на него и произнесла: