Практикум реального колдовства. Азбука ведьм
Шрифт:
При виде всего этого ужасного зрелища я уже не хотела посвящения, мне стало плохо, и я потеряла сознание. Отец Северино через какое-то время привел меня в чувство и сказал, что я должна, в свою очередь, послужить алтарем. Они схватили меня, раздели и положили на спину туда, где до этого была Флоретта. Во время обедни было совершено жертвоприношение: надо мной зарезали новорожденного, и кровь пролилась на мой живот, частью же ее собрали в серебряную чашу. После этого Северино схватил гостию, этот священный символ нашей святой религии, и затолкал мне во влагалище, которое использовал затем для своих извращенных удовольствий, оскорбительно вдавив его внутрь своим чудовищным инструментом и раскрошив
…В конце всех этих мерзостей меня заставили сделать несколько глотков из чаши с кровью невинного младенца и дали новое тайное имя, а также приставили ко мне в учителя адепта черной магии, аббата Булана…»
М-да…
Огород
Во время колдовской работы, особенно при снятии порчи или изгнания беса, необходимо защитить себя огородом, иначе огородительной молитвой, дабы не навлечь на себя ответку от колдуна, наславшего порчу, либо от проникновения в вас беса при отчитке. О молитве святого огорода я уже писал ранее, в частности в главе «Бесы и черти», когда я изгонял беса из одной одержимой, а во «Введении» дал пример такой молитвы.
Ниже я привожу еще один пример короткой и безоговорочно защищающей вас молитвы святого огорода. Для этого возьмите в руку кочан капусты и начитайте на нее эту молитву. Если вы и получите ответку – ее заберет капуста, абсолютно вас не коснувшись.
«Встану я, раб Божий Х, благословясь, пойду, помолясь, из избы в двери, из дверей в ворота, в чистое поле прямо на восток и скажу:
«Гой еси, солнце жаркое, не пали ты овощ мой и хлеб мой, а жги и пали усоль– и полынь-траву».
Будьте мои слова крепки и лепки. Аминь».
Перекресток
Часто колдовство вершится на перекрестках. Для этого нужно подбирать такие из них, по которым сами не ходите. После работы на перекрестке оставьте откупное бесам, для которых он является излюбленным местом, – лучше всего несколькими монетами.
Сами же никогда не подбирайте мелочь на перекрестках, чтобы не навлечь на себя гнев злых духов.
Плевок
Очень сильно действует на недруга, вызвавшего вашу ярость, к примеру злословием в ваш адрес, плевок в его сторону со словами проклятия, такими как: «Пусть у тебя язык отсохнет!»
Через некоторое время этот человек становится косноязычен. А если вы плюнете в него, особенно в лицо, с теми же словами, то ваша слюна подействует не хуже яда – мало того что этот человек со временем онемеет, он еще и сильно и долго будет болеть.
Защититься от такой колдовской атаки можно, если тут же немедленно ответить: «Все свое забери себе!» – и сделать рукой фигу.
Полевой
Полевой, относительно доброго, но проказливого нрава, имеет много общего с домовым, но по характеру самих проказ он напоминает лешего: так же сбивает с дороги, заводит в болото и в особенности потешается над пьяными пахарями. Охраняет поля, урожай от грызунов и прочих мелких вредителей у рачительных сельчан.
Внешне описывается разным образом, в разной же одежде, но в целом похожей на ту, что носит местное население. Общее у всех полевых одно: все они маленькие – росточком не доходят даже до колена взрослому человеку.
У меня была редкая возможность встретиться с полевым воочию, этот эпизод описан в моей повести «Каторга полевых». Ниже привожу оттуда отрывок.
«…Однажды, по малолетству меня не пустили на вечерний сеанс для взрослых в наш кинотеатр «Металлист» – такая уж вредная билетерша попалась. Продав билет, весь в мыслях о несправедливых киношных порядках, я незаметно сам для себя забрел за кинотеатр. Нынче здесь проходит улица Ватутина, а в те времена там был пустырь, сплошь засаженный картошкой, межующейся с полями, буйно поросшими коноплей, которую нынче днем с огнем не только в городе, но и далеко за его пределами не сыщешь. В те времена это растение к наркотикам не имело никакого отношения, впрочем, как и мак, который свободно выращивался во всех огородах, поелику о наркоманах никто ничего тогда не слыхивал. К востоку этот пустырь тянулся до деревни Горской, что раскинулась на берегу Оби, где в те времена на лето наводили понтонный мост, а к югу – до деревни Бугры.
И на всем этом пространстве единственным строением была водонапорная башня, которая стоит до сих пор, правда, уже не в рабочем состоянии, и ее именем названа теперь известная нынче в левобережье остановка «Башня». А рядом – на месте площади Карла Маркса – в то время стояли кресты старого, еще дореволюционного кладбища. Вообще, Новосибирск тогда занимал почти ту же территорию, что и нынче, но был сильно разбросан и группировался кустами вокруг бывших деревень и маленьких внутренних городков, типа Соцгорода, где я жил, – кварталов из нескольких десятков трех-пятиэтажных домов предвоенной и послевоенной постройки.
Оказавшись на пустыре, я огляделся: стоял сентябрь, и местами картошка была уже выкопана хозяевами участков. Везде валялась подсыхающая ботва, а кое-где и небольшие картофелины, не подобранные людьми из-за своей незначительности. Там и сям были видны серо-черные следы от костров – местные пацаны по вечерам частенько тут баловались печеной картошкой. Не ворованной с невыкопанных кустов – дергать чужую картошку считалось западло, – а именно не увезенной хозяевами. И пекли картошку не от голода – после войны прошло около пятнадцати лет, и продуктов было достаточно, – а из-за особого костерного вкуса: рассыпающаяся и тающая во рту, с хрустящей, подгоревшей корочкой и ароматным запахом дыма.
Я машинально сунул руки в карманы шаровар и удовлетворенно брякнул коробком лежавших там спичек. Невдалеке, словно кем-то уже приготовленная заранее, высилась кучка сухой ботвы – заготовка для костра. Осталось только набрать несколько картофелин и запалить эту кучку, чтобы через недолгое время поживиться вкусным лакомством. Насобирав полную фуражку картошки, я направился к вороху ботвы, но внезапно, в метре от нее, остановился как вкопанный. Картошка посыпалась из фуражки на землю.
Я увидел, как в ботве зашевелился маленький краснокожий человечек. Он был сантиметров двадцати пяти – тридцати росточком, точно я определить не мог, потому что в тот момент, когда я его обнаружил, он стоял на четвереньках, пытаясь подняться, что ему не удалось, и он сел на кучку ко мне лицом. Мои глаза отчетливо видели маленького, как кукла, загорелого до красноты живого человечка. Но разум отказывался это воспринимать, и я бессознательно ассоциировал его с каким-то животным, не то с крысой, не то с хорьком, пока до меня, наконец, окончательно не дошло – это все же человечек, но не ребенок, ибо даже новорожденные больше его раза в два и пропорции у них совершенно другие. Мне было с чем сравнивать – у нас соседка по квартире недавно родила, и я не раз лицезрел ее Петечку голеньким у нее на руках и в кроватке.