Практикум реального колдовства. Азбука ведьм
Шрифт:
Волосы у человечка были длинные, до плеч, и густые, как у куклы. Такие же густые и черные у него были реснички и черные же глаза. Он был наг и имел все признаки и пропорции взрослого мужчины, только очень маленького. Левая часть головы у виска была в запекшейся крови, волосы в этом месте были свиты в черные окровавленные висюльки.
Он страдальчески посмотрел на меня и сделал рукой жест, как будто просил пить, во всяком случае, я так это понял, причем не просто понял, а это было так, будто бы он мне сам об этом сказал, хотя человечек не проронил ни слова.
Бежать за водой до дома было слишком далеко, он был в полукилометре отсюда, еще можно было бы сбегать в киоск «Соки-воды»
Мысли эти прокрутились у меня в голове в течение нескольких секунд, пока я сломя голову несся к своей цели. Я остановился на последнем варианте. Правда, убедить седую контролершу в строгих очках, что мне нужно только в буфет, стоило мне нескольких дорогих минут. Не помню уже, что я ей там такое жалостливое наплел, но, оставив у нее в залог свою фуражку, я все же прорвался к буфету и купил минералку.
Когда я примчался назад, то обнаружил вокруг горки ботвы скучившихся пацанов. Некоторых я знал. Когда я протиснулся между ними, то увидел человечка лежащего на спине, с закрытыми кукольными ресничками глазами, совершенно неподвижного. Витька Залозный, мой сосед этажом ниже, из пятого «В», отпетый второгодник, самый большой и старший из нас, с нажимом ковырял маленькое тельце прутиком, явно стараясь проткнуть его. Однако красно-коричневого оттенка кожа, с виду тонюсенькая и нежная, была прочной, как толстый пергамент. Она глубоко прогибалась в тело, но не прорывалась острым прутом.
– Ты чё делаешь?! – преодолевая страх перед старшим по возрасту и более сильным, нежели я, недорослем и снизу вверх глядя на него, стал наступать я на Витьку. – Это же человечек!
– Да забей, херня все! Это выкидыш, или аборт какая-нибудь тетка сделала тут! – авторитетно изрек прыщавый, незнакомый мне паренек, в шелковой дорогой зеленой безрукавке, лет тринадцати.
Тогда мне было лет девять, и в то время той информации, которую сейчас любой школьник может почерпнуть из Интернета, не было. Обо всех запретных вещах мы узнавали друг от друга – младшие мальчишки от старших. Взрослые тогда уклонялись от бесед с нами на «неудобные» темы. Поэтому я мало что понял из этой реплики.
Витек же снисходительно улыбнулся, отодвинул меня рукой в сторону и назидательно сказал:
– Да не, не выкидыш. Полевой это. У нас в Битках, откуда мы с мамкой приехали, бегал точно такой же в поле.
– Да ври больше, у вас в деревне и лягушки с телят ростом были! – захихикал один из пацанов, худой и длинный, как жердь, в сером, в клеточку жакете и украинской соломенной дырявой шляпе на голове.
– А чё ты лыбишься, – парировал его Витек, – то не лягушки, а жабы были, и не с теляти ростом, а с кота. А полевого мы всем гуртом ловили, да не выходило все никак. Вроде вот только тут стоял, подбежишь, а там уже пусто, прямо-таки на глазах терялся, как будто сквозь землю проваливался. И он такой хитрый, что собаки след не брали. А щас тут увидел его, косматого, ну и стал гонять палкой, иначе никак не поймаешь. Изловчился разок, да и тюкнул его по башке. Тут он как заверещит, будто щенок волком придавленный, и пропал снова с глаз. Вот тут был – и пропал. Я его в ботве обыскался весь. Только пропал, и все тут. Вот тогда, пацаны, я за вами и пошел, чтобы вместе искать. – Он обвел глазами мальчишек. – Вот, пришли, а он тут лежит готовенький!
– Так это ты его, гад! – Я бросился на Витька с циничным намерением прибить его на месте.
Но он как-то больно обхватил меня рукой за шею и швырнул на землю, навалившись на меня всем телом. Я яростно пытался отбиться, но он был явно сильней, и я беспомощно беззвучно заплакал, но не от боли, а от собственного бессилия. Когда он меня, наконец, отпустил и я стал подниматься на четвереньки, вытирая от крови и земли разбитые губы, он наладил мне такой пинок, что я отлетел метра на три. Поднявшись, я стал уходить, поняв, что ничем уже нельзя помочь этому маленькому мертвому человечку, а только наполучу от Витька еще больше.
– Пошел, пошел отсюда, Шараборин! – издевательски смеялся вслед мне Витек и свистел, а пацаны ему похохатывали. (Шарабориными тогда обзывали почем зачастую зря всех пацанов, стриженных наголо, после того как прошел фильм «Следы на снегу», там один лысый бандюган носил фамилию Шараборин.)
Отойдя на почтительное расстояние, я оглянулся, чтобы крикнуть что-нибудь этакое оскорбительное для Витька так, чтобы он надолго запомнил – теперь-то не догонит! И тут увидел, как прямо по картофельному полю к ватаге пацанов ехала телега, запряженная огромным вороным конем, игравшим могучими мышцами под лоснящейся, ухоженной шкурой. В ней сидел черный, бородатый мужик в черных же, похоронных одеждах, похожий на большого ворона. Я подумал, что это кто-то приехал по свою картошку – тогда автомобили еще не вытеснили четвероногих помощников человека, и запряженные лошадьми телеги летом и сани зимой были частью нашей обыденности. Но все оказалось не так.
Мужик слез с телеги и вразвалку, похлестывая по сапогу кнутовищем, направился к пацанам. Те молча расступились, и он, взяв маленькое тельце с ботвинной кучи, бережно завернул его в какую-то тряпицу и, прижав к груди, понес с собой. Легко запрыгнув в телегу, словно был тренированным спортсменом, он положил сверток то ли в торбу, то ли в корзинку, я толком не разглядел и что-то сказал мальчишкам трескучим голосом. После этого все они побежали к телеге и позалазали на нее. Мужик встал в полный рост, пронзительно и громко свистнул так, что заколыхались вокруг картофельные стебли, стегнул вожжами по крупу коня, и тот, взбаламутив столб пыли, лихо покатил телегу по полю. Пацаны заохали, загоготали и посыпались с нее один за другим, катясь вслед за повозкой еще какое-то время, словно перекати-поле. Один Витек, стоя позади мужика и крепко, как клещ, обхватив его за талию, оставался в телеге, уносимый в бирюзовую даль…
А на следующее утро, с самым рассветом, к нам в квартиру заявилась тетя Валя – уборщица нашей школы, мать Витька, – тихая, безмужняя тетка лет сорока. Простоватое лицо ее было заревано, светлые короткие волосы плохо скреплены гребнем на затылке и торчали клочьями там и сям.
– Ох, горе-то у меня, горе-то какое! Вчерась до двух ночи Витеньку свово искала, пропал Витенька-то мо-о-ой, – заголосила она с порога моему отцу, открывшего ей дверь. – Авось Колька ваш чего знает, а, Иван Ваныч? Коля, ты не видел Витька-то мово?
Я рассказал ей все, что знал, и тетя Валя, заведясь еще сильнее, выскочила из квартиры.
В этот же день к нам приходил милиционер – пропахший табаком дядька в униформе, тоже у меня все подробно расспрашивал и что-то записывал в тетрадь, которую достал из своей планшетки. Обошел он, как я узнал позже, и других участников того загадочного происшествия. Но ясности в дело это не внесло. Не появился Витек и на следующий день, и через неделю, и через месяц. Одним словом, пропал, никто никогда его больше не видел – как в воду канул».